Страница 3 из 168
С этого момента обычная семейная сцена стала нескончаемой экранной драмой из телевизора, которая длится годами и ничем хорошим не заканчивается.
Босиком, в отвисающей майке без рукавов Кирилл напоминал космонавта, который прилетел на другую - очень жаркую - планету и застал там ссорящихся аборигенов-исполинов. Светлые, пушистые волосы, как у матери, делали его похожим на одуванчик-переросток, а чрезмерно бледная кожа, которую солнце никогда не подрумянивало, а лишь оставляло ожоги, навевала мысли о чём-то нездоровом.
- Какой хилый у вас ребёнок. Пущай кушает, что ли, побольше, - сказала однажды детсадовская вахтёрша, когда за мальчиком вместо матери пришёл отец. Она с лёгкой брезгливостью разглядывала впалую Кириллову грудь через толстые стёкла очков.
- Спасибо, - невнятно ответил Игорь, - я передам маме.
Вдоволь наглядевшись на Кирюху - в то время он болел хроническим насморком и развешивал сопли на любых доступных поверхностях, включая все десять пальцев на руках - бабулька подняла взгляд, словно хотела удостовериться что отец, как и сын, достоин разве что её пренебрежения. Игорь мог похвастаться размахом плеч и идеальной формой головы, которой он очень гордился и поэтому вырубал любой лес, который смел расти на этом холме (сын от кончика носа и до всегдашней трещины на нижней губе пошёл в мать, и унаследовал от отца разве что некоторые черты характера), но на старуху впечатления, кажется, это совсем не произвело.
- Встретил сегодня ветерана феминистического движения, - кратко отрапортовал тем вечером Игорь жене. - Она, наверное, ещё с Хрущёвым в штаты ездила.
- Старая карга на проходной? Я однажды оттаскала её за седые пакли, - кратко отозвалась Ленка. - У нас это, слава богу, пока можно. Пускай держит язык за зубами.
Глаза у Кирюхи всегда большие и загадочные. Ровно цыганские, - разве что не чёрные, а цвета созревшей пшеницы, - однако воздействие на людей имели схожее. Чаще всего они были на треть скрыты волосами. Игорь не любил прячущийся там взгляд - словно странные зверьки, затаившиеся в пшенице. Лет шесть назад Игорь начал стричься наголо (открыв при этом, как великолепно сияет лысина на солнце) и только спустя какое-то время понял, что причиной тому послужила причёска сына, солнечный кулак, которому он подсознательно хотел противопоставить свою голову как щит.
И сейчас он склонил голову, в приступе паники возводя баррикады. Хотел что-то сказать - не жене, сыну, но слов для этого не было. В самом деле, можно ли описать ситуацию менее чем в одном чёртовом книжном томе? "Извини, что я съездил твоей мамаше по лицу?" Я вас умоляю...
Поэтому Игорь просто стоял и смотрел, как заливается злыми слезами на полу жена. Она хотела ещё что-то сказать, но доносилось только нечленораздельное бульканье. Сын как будто оставил большую часть себя в кровати. Он не двигался, ничего не говорил. Нижняя губа не дрожала. Он как будто шёл в туалет отлить, ещё не проснувшись и даже не осознав, что куда-то идёт, когда невидимый оператор нажал на пульте дистанционного управления кнопку "пауза".
Так, познав на мгновение что такое "неловкое молчание", Игорь расстался с этим чувством, свернув его в клубок и сунув в карман.
- Иди-ка спать, пацан, - решительно сказал он.
Кирилл повернулся и исчез. Ленка вздрогнула, готовый сорваться с её языка валун рассыпался каменной пылью. Игорю оставалось надеяться, что он не представлял собой ничего важного, что жена хотела до него донести.
Сейчас, по прошествии десяти более или менее спокойных лет и одного мучительного часа, мужчина мог себе во всём признаться. Признание крутилось в голове, будто ждало чёрного дня, когда его, Игоря, выселят из собственной кровати. Он сидел в кресле перед выключенным телевизором, смотрел в потолок и говорил себе: "я люблю её. Я люблю её".
Я люблю её, но не люблю его.
- Мы были молоды, и мы ошибались, - сказал он жене как-то раз. - Так бывает. Это просто ошибка. Его не должно было быть, мы должны были жить в своё удовольствие, ходить, знаешь, по вечеринкам. Съездить за границу. Пореже, в конце концов, видеть твоих родителей.
Кирюха стал их персональным железным занавесом.
- Не нужно банальностей, Игорёк, - отвечала Лена. - Если ты их так любишь, вот тебе задачка: мы могли бы вообще не сойтись.
Игорь поморгал.
- Как это не сойтись? Я тебя люблю, мышонок. И тогда уже любил. Чёрт, да я был влюблён по самые шары! Знаешь, что такое влюблённость для мужчины? Это когда я чувствовал вибрацию твоего мотора. Понимаешь, на расстоянии чувствовал, как ходят твои поршни. Я наслаждался этим, и... конечно же, мечтал рассмотреть их поближе.
- О, да ты поэт, - невесело усмехнулась она. - Но, так или иначе, Игорь, всё могло бы быть по-другому. О господи, помнишь, когда он сам решил поменять лампочку? Скажешь, что тот случай нас не слепил, как три куска пластилина, не скатал в одно? Пусть ненадолго... Мы с тобой даже матерились тогда одинаково.
Конечно, Кирюха видел, как меняет лампочки отец. И уже в пять с небольшим он хотел быть полезен. "Я помьняю", - сказал он, когда в его комнате погасла лампочка. Сказал, хотя никого из взрослых рядом не было. Мама готовила обед на кухне, папа занимался чем-то жутко интересным в туалете.
Кирюха проявил недюжинную самостоятельность, раздобыв в кладовой новую лампочку, построив шаткую конструкцию из двух стульев и табурета, по которой мог вскарабкаться на необходимую высоту. Надел свой плащ бэтмэна, чтобы потом безопасно спланировать на землю. Когда Лена и Игорь, одновременно заинтересовавшиеся тишиной в зале, появились на пороге, Кирюха как раз выкрутил старую лампочку, засунув перед этим в рот новую - чтобы не мешалась, - и каким-то образом умудрился выбить из-под собственных ног табурет. Этот табурет обрушил шаткий икеевский замок как раз в тот момент, когда родители появились в дверях, а Кирилл... Кирилл повис на люстре, зацепившись за вензеля и розочки и болтался там, демонстрируя всем желающим свои босые ступни, неспособный даже кричать, а только мычать, потому как лампа благополучно застряла во рту.