Игра кавалеров

Так что, возможно, только те, кто слышал, как лорд д'Обиньи упомянул о пресловутом предубеждении Вервассала против внебрачных детей, и те, кто волей-неволей разделял дипломатичный интерес короля, а также те, кто знал правду о Тади Бое, увидели ряд быстрых приемов, в результате которых Лаймонд оказался на земле, а его нога зажата таким образом, что могла в любой момент быть раздробленной.

У ловкого борца оставался только один возможный ответ — тот самый прием, в результате которого Тади Бой сломал корнуэльцу шею. Глядя на две неподвижные напрягшиеся фигуры, О'Лайам-Роу вскочил в тревожном неведении и услышал, как выругался сэр Джордж Дуглас.

— Он может выбрать одно из двух, — сообщил сэр Джордж, — либо ему сломают ногу, либо он признает себя Тади Боем. Интересно, не правда ли?

В рядах вокруг вдовствующей королевы воцарилось молчание. Рядом, в павильоне короля, лица присутствующих, словно речные жемчужины, нашитые на гобелен, были обращены к широкой спине англичанина, сильно напрягшейся под промокшей от пота рубашкой, к косматой красно-коричневой голове и толстым бедрам, обтянутым тканью, к крестцу, локтю и шее герольда королевы, плотно прижатого к земле. Лаймонд не двигался, так как единственный прием, который он мог применить, выдал бы его как Тади Боя Баллаха.

По краю поля быстро прошел какой-то человек, одетый в цвета дома де Гизов, и склонился перед королем. Затем неожиданно заиграла труба, гул голосов поколебался и стих. Королевский жезл упал и снова поднялся, король встал. Поединок закончился.

Сэр Джон Перрот не заметил сигнала или нарочно решил не обратить на него внимания. Он слегка приподнялся — мелькнуло лицо, покрытое' капельками пота, великолепные зубы, оскаленные от напряжения. Лаймонд сопротивлялся, руки его побелели.

— Матерь Божия, та же нога… — начал было О'Лайам-Роу и не договорил.

Сидевший впереди Уилл Флауэр, честерский герольд, повернулся; его простоватое йоркширское лицо выражало понимание.

— Славный парень. Его друзья послали человека, чтобы остановить поединок, и не могу сказать, что я бы возражал. Говорят, он был ранен на войне и еще не пришел в форму. А я вас уверяю: нужно выложиться до конца, чтобы совладать с Перротом. Смелая попытка, я бы сказал, и для парня стыда в этом нет никакого — вовсе никакого стыда.

Тишину нарушила реплика:

— Стыда-то, может, и нет, но жалость превеликая, — бросил Джордж Дуглас. — Он мог бы с таким же успехом сломать шею сэру Джону Перроту.

И это была правда. Глядя, как служащие коннетабля осторожно разводят борцов, О'Лайам-Роу понял, что в первом раунде победил лорд д'Обиньи. Несмотря на все предосторожности Фрэнсиса Кроуфорда, одного только упоминания о недавнем увечье было достаточно, чтобы заставить внимательного человека призадуматься. Спасая герольда, вдовствующая королева пробила брешь в его обороне.

Зрители вставали, дамы поправляли юбки, собирались в группы, завязывая разговор. Оторванный от противника, Перрот неохотно уходил с поля, не приветствуя никого. Выждав минуту, Вервассал поднялся одним пружинистым движением, осторожно встал и поглядел в сторону скамьи короля.

Там, среди опустевших сидений, кто-то тоже поднялся. Солнце сквозь щель тента осветило голубое одеяние — цвет, предписанный в этот день королевскому двору. Лаймонд торжественно поднял левую руку, приветствуя Джона, сеньора д'Обиньи, а затем, прихрамывая, покинул поле.

Мария все еще была невредима.

Все вернулись в замок. Мария все еще была невредима. В сумерках она смотрела из окна, как длинная кавалькада в одеждах яблочно-зеленого цвета под яблочно-зеленым небом, с факелами, будто красные угольки, направлялась в лес охотиться на красную дичь.

Удивительно: как только можно было выделить из сотен людей одного человека, заставить его блистать при всяком удобном случае, высказывать ему восхищение, проявлять заботу так, чтобы в каждое мгновение охоты Лаймонд оставался в центре внимания французского двора. Наконец он повернул назад, чтобы, растаяв во тьме, поскорее вернуться домой, но лучники д'Обиньи преградили ему дорогу, изложив требование, перечить которому было невозможно. Король желал, чтобы он присутствовал на ужине вместе со вдовствующей королевой.

Дуглас, неизменно оказывавшийся поблизости, тронул Лаймонда за плечо.

— Боже, удирай, парень! Притворись больным. Даже не думай о том, чтобы пойти туда. Они соберут твой пепел в мешок из тигриной шкуры.

В ответ прозвучал голос Кетцалькоатля.

— Спокойно! Спокойно! — промолвил Фрэнсис Кроуфорд утешительно. — Чтобы рассеять сомнения и ложные наветы, следует прибегнуть к высшей мудрости. Если его милость действительно намерен сегодня вечером изобличить меня как Тади Боя Баллаха, я ничего не могу сделать, чтобы остановить его.

— Ты можешь бежать, — заметил Дуглас.

— Зачем? — Во тьме, прорезаемой светом факелов, под зелеными и черными деревьями драгоценные камни в ушах Лаймонда ярко блестели. Он засмеялся. — Марию охраняют так хорошо, как на то способны любовь и долг. Сведения, которые могут спасти ее, спасут и меня. Три человека могут эти сведения предоставить — Уна О'Дуайер, Робин Стюарт и Мишель Эриссон из Руана. Возможно, они сделают это для меня, когда я буду лежать на тюремной подстилке, а не в…

— Ты мерзкий, хладнокровный дьявол, по имени Иеровоам, сын Навата 24), вовлекший Израиль в грех, — бесстрастно заявил Джордж Дуглас. — И тебе прекрасно известно, что если в тебе узнают Баллаха и обвинят в катастрофе при Тур-де-Миним и во всех прочих грехах, то разожгут большой костер и сунут тебя туда, подцепив на навозные вилы. — При свете факелов он с любопытством вглядывался в спокойное лицо собеседника. — Какую выгоду ты надеешься извлечь? Что эта девчонка может дать тебе?

Последовало короткое молчание.

— Благодарную публику для моих загадок, — наконец задумчиво произнес Лаймонд. — Но вопрос, безусловно, был некорректный. Присоединимся к его величеству.

Проскакав мимо сложенной в длинные ряды подстреленной дичи, он достиг широкой освещенной площадки, застеленной шелками, украшенной драгоценностями, где проходил ужин; и в то время, как звуки лютни, ребеки и виуэлы 25) доносились сквозь деревья, словно голоса нерожденных младенцев, и танцевали позолоченные дети Пана, он вертел в руках душистые апельсины, которые кидали ему, или бросал их назад, стараясь не демонстрировать слишком явно ловкость своих длинных пальцев. И все же с той самой минуты, как яркий соблазнительный плод отлетел от его руки, видам, развалившийся на траве, смотрел только на обрисовавшийся перед ним профиль, герцогиня де Валантинуа, сидевшая рядом с королем, не удержавшись, раз-другой взглянула в его сторону, а принц Конде и его брат обменялись взглядами.

Наконец принцесса де Ла Рош-сюр-Йон, недруг коннетабля, чей замок в Шатобриане он присвоил, наклонилась и положила лютню ему на колени.

— Господин Кроуфорд, вы же не станете отрицать, что играете. Окажите нам честь.

Между ветвями были развешаны шпалеры, а по сухим корням деревьев и бобровым тропам расстелен бархат — на этой лесной прогалине в дивной прохладе после изнуряюще жаркого дня французский двор предполагал усладить себя всеми привычными развлечениями.

О'Лайам-Роу, наблюдая за происходящим, мельком подумал: если уж разоблачение неминуемо, Лаймонд, наверное, предпочел бы выказать свою ученость и проявить себя в споре с Пикерингом, Смитом или Томасом, а не выставлять акробатом, клоуном или певцом.

Сам же Лаймонд не подал вида, а взял лютню и задумчиво коснулся струн. О'Лайам-Роу ощутил, какое множество глаз наблюдает за его бывшим оллавом — Екатерина, вдовствующая королева, ее братья, герцог и кардинал, даже сам коннетабль. Теперь они уже безусловно знали или догадывались. Отказ играть прозвучал бы как признание.

Устроившись при свете факелов, которые ему принесли, Лаймонд положил лютню на одно колено и склонил к ней голову, затем взял аккорд. Звук привлек все блуждающие взоры, и наступила тишина. Первая же фраза назвала имя певца: теперь даже слепой смог бы описать его черты.