Страница 15 из 17
Услышал Костя Тютин, как Вера на складчине в бухгалтерии частушки голосисто да с притопом, как в Деревеньке полагалось, пела, и записал в агитбригаду. Вот с агитбригадой ездила она по выходным дням на лесопункты, в соседние леспромхозы, в свой колхоз и даже на смотр в районный поселок Мулино Девчата и парни из агитбригады хорошо знали свое дело, добросовестно пели и плясали. Она пришлась кстати. Стала самой заядлой агитбригадовкой. Ей нравились веселье и какие-то приподнятость и нарядность этих поездок и концертов.
Голосишко на деревенском просторе удался у нее звонкий, задорный, сама маленькая, аккуратненькая, о таких говорят – все в кучке – и привлекательная, круглоликая – ямочки на щеках. Еще рта не откроет, уже одобрение. Хлопали ей охотно и много. Сразу она стала, если не гвоздем программы, так самым выигрышным номером, который пускают под занавес. Аккомпанировал ей на гармони Ваня Бритвин, хмуроватый, могучий блондин с овсяной шевелюрой. Гармонь у Вани хоть была старая, потертая, но звучная, с мягкой настройкой. Ваня говорил, что мастер изладил ее еще до войны. Отец отдал за нее недешево – целую свинью. И не зря. Сам с любовью на ней играл, пока безвозвратно не ушел на войну, и Ване вот досталась она в наследство. Когда призывался Иван в своей деревне Бритвинцы, раздирал гармонь от плеча и до плеча подряд чуть ли не полмесяца. А в последнюю дождливую ночь так нагулялся, что оставил гармонь под дождем в огородной борозде. Думали пропадет у инструмента голос, меха откажут. Ан нет, вернулся из армии Иван, гармонь поет так же мягко и весело. Все его имущество, привезенное из деревни в общежитие, была эта гармонь. Из-за нее звали его на свадьбы, гулянки, в агитбригаду записали.
В добром настроении играл Ваня терпеливо, голос у певиц не заглушал. Вообще, был щедрый, широкий. Когда после концерта, чтоб не закоченеть, скидывались агитбригадовцы по «колхозничку» (так рубль называли), Иван небрежно бросал пятерку или трояк и говорил:
– Сдачи не надо.
Как-то на всю агитбригаду мороженого закупил, а конфеты-пряники почти всегда приносил. Не отступал, пока не возьмет Вера пряничек. И, конечно, сигареты парни у него “стреляли”. Еще бы, Ваня в передовиках ходил, денег много получал, портрет его висел на Доске почета. Девчата к нему ластились, но он никому не выказывал особой симпатии.
И вдруг Вера стала замечать, что этот прославленный в Угоре человек и в поезде, и в автобусе всегда оказывается рядом с ней. Смотрит умиленным взглядом, старается от ветра прикрыть, от снега уберечь.
А стоило кому-то из парней позаигрывать с ней, Иван сразу нахмурится, желваки на скулах заходят, уйдет курить.
Когда спрашивали, скоро ли женится (ему было уже 24, чуть ли не в перестарках ходил), изображал из себя разбитного бывалого гуляку:
– Куда торопиться-то. Девок неженатому хватает. Нас ямочками на щечках не заманишь. Браком хорошее дело не назовут.
У Веры от обиды холодело в груди. Это он ее, конечно, имеет в виду, когда упоминает о ямочках на щечках. Значит, вовсе не нравится она ему.
А вдруг он и вправду такой гуляка, за другими бегает? Но вроде ничего такого не замечала Вера. Почему тогда так о себе говорит? Что-то пугало ее в нем.
Конечно, Вера втайне ждала, что Иван признается в любви, а тот молчал, терялся. Костя Тютин изо всех сил намекал, что они самая что ни на есть подходящая пара, а Иван ни мычал – ни телился.
В книгах и в кино были кавалеры куда обходительнее. Особенно в иностранных. Такие красавцы элегантные, но где возьмешь этих Альфредов, Пьеров в Угорском леспромхозе? Только вздыхать приходилось. Ваня и тот вот только вокруг ходит и молчит.
Как-то зазвал Веру Тютин в общежитскую комнату, где они жили с Иваном вдвоем, и говорит:
– Давайте в язык цветов поиграем? Флирт называется.
«Что придумал, есть когда играть?» – подивилась Вера.
Растасовал Тютин карточки, а там у каждого цветка что-то написано про любовь. К примеру: «Жасмин – вы пьяните мои чувства».
Вот тут Ваня разошелся и начал называть цветы. Скажет Вере и потупит глаза.
– Сирень.
Вера читает. А у «сирени» слова: «Моя любовь к вам просыпается». Ну и ну.
А она, конечно, выбирала ответы поосторожнее. Вроде «боярышника», что означало: «Вам позволено надеяться». Так ни до чего и не договорились. Игра она и есть игра.
Однажды Костя Тютин попросил Веру забежать в мастерские и известить Ивана на счет поездки на концерт.
Вера до этого не бывала в мастерских. Высоченный потолок. Кран-балки с кабелями легко поднимали трактор-треловочник. На черном замасленном полу того гляди поскользнешься. Вера боялась упасть. Шла осторожненько.
Ей показали, как пройти к Ивану. Она двинулась на звук бухающего молота и железного лязга. Увидела Ивана Бритвина. Стоял около стана он в широкой зеленой брезентовой робе, чумазый и белозубый, вертел в щипцах какую-то раскаленную железяку, подставлял ее под пневматический молот. Ловко загнул розовую раскаленную железяку в петлю, распрямился и рассчитанным спорым движением кинул ее в груду таких же деталей.
Вера восхищенно смотрела на Ивана.
Он заметил ее, улыбнулся.
– А ты как сюда попала, краса?
И показался он ей таким сильным, умелым, знающим, надежным и близким, будто Генка. За таким не пропадешь.
– На концерт надо в пять, – пролепетала она.
Вывел он ее из цеха. День был тихий, мглистый: март чего-то выгадывал, не щедрился на солнце. По всему Угору тянуло сладковатым печным дымком, который лениво стекал в луговину, к Моломе.
Иван распахнул робу, показывая тельняшку, вдохнул всей грудью воздух.
– Эх, весна ведь. Влюбляться пора, – и полуобнял ее.
Она покраснела, смешалась, вырвалась с возмущением.
– Скажешь тоже, – и побежала прочь.
Тревогу вызвала у нее эта весна. Вроде все по-прежнему. Низкое небо висело на стожарах объеденных стогов, на макушках тополей, скандалили грифельно-черные грачи, разрешая жилищную проблему, поросячьим визгом резала воздух пилорама. И вовсе иначе выглядело теперь все вокруг нее, и примечала она что-то совсем новое, другое, что раньше не попадалось на глаза.
Сережки вон выкинула береза. Травка у забора шильцами проколола старую листву.
А Иван опять смелость потерял.
Все сварганил Ванин друг Костя Тютин. Вдруг объявил, что у него в субботу день рождения и зовет он на него Веру. Пусть придет ровнехонько в пять. А Костя Тютин и Иван Бритвин жили в одной комнате. Конечно, что-то необыкновенное ждала Вера от этого приглашения.
В тот день она не один час провела у зеркала, то распуская, то вновь заплетая косу. В конце концов расчесала волосы под итальянскую кинозвезду и нарядная, будто и не она вовсе, постучала в дверь.
По изумленному восторженному взгляду Ивана Вера поняла, что сегодня она просто необыкновенная, зарделась от радости и смущения. Костя Тютин, увидев Веру, крякнул:
– Ну даже глазам больно, какая ты яркая. А мне кажется, в Угоре у нас все парни слепые.
– Почему? – спросила Вера.
– Да потому что тебя не видят, – сказал Костя.
– Извини-подвинься, – вдруг осмелился и вставил свое слово Иван. – Есть и такие, которые видят.
Вера заметила, что парни уже приложились. Вот и смел Иван.
Ваня, подвязавший вместо фартука полотенце, казалось, готов был тут же схватить Веру, но руки у него были мусные.
– А почему никого нет? – всполошилась Вера.
– В семь придут, – сказал Иван.
Вера опомнилась, уразумела, что некрасиво девчонке к парням идти одной, да еще за час до застолья, хотела убежать, а Тютин дорогу заступил:
– Спасай, Верочка, скоро гости придут, а у нас ничего с пельменями не получается. Тесто к скалке липнет.
Пожалела их Вера, скинула пальто и начала все переделывать: и тесто, и фарш. Она и тогда шустрая была. Мгновенно пельменей накрутила. Ваня с Костей еле успевали их складывать да относить на холод.
Таская противни, Иван улыбался чему-то.
Когда принялись варить пельмени. Костя убежал, сказал, что переодеваться. Вера мигом накрыла стол. Долго ли расставить соленые огурцы, капусту, консервы. Бутылки Ваня батареей поставил в концах стола. Какая тогда была сервировка. Стаканов граненых парни по всему общежитию насобирали, тарелок в столовке выпросили – вот и воя подготовка к застолью.