Страница 10 из 17
Сима поняла: для того, чтобы «стоять и не падать», нужно закупить Василискину акции меховой фабрики или кабельного завода, где распоряжается всем Самсон Сумкин. А тот Василискина всерьез не принимал и акции не продавал.
Еще два раза они угадывали в ресторан вместе с Сумкиным, плясали. Не пробрало это Самсона. Устроил Василискин встречу с ним в сауне. Сидели в простынях за роскошным столом, как древние римляне, Самсон ее в плечо целовал, всю шею щетиной исколол, а когда плавали в бассейне, тут уж добрался. Обнимал да обнимал.
– Не ищи, все у меня на месте, – отбивалась она.
– Ну, я в полном отпаде, – то ли врал, то ли правду говорил он. Василискин наставлял Симу закинуть словцо на счет акций, но у нее как-то не получалось. Наконец, когда оказались за столом втроем, Витя набрался решимости.
– Ты все ищешь слепого покупателя на гнилой товар. Зачем мне твой леспромхоз, если он в банкротах? – охладил Сумкин Василискина.
– У меня ведь не один леспромхоз, – сказал Василискин.
– Что я-то конкретно с этого буду иметь? – нехотя спросил Самсон, почесывая волосатую грудь.
– Ну «зелень» Много «зелени», – ответил Виктор.
– Ты знаешь, Симочка, как комар писает? – спросил Сумкин, оставив без ответа Витины слова о «зелени»?
– Нет, – удивилась Сима.
– Тонко писает, – сказал Сумкин, – А коммерция еще тоньше, чем струя комара. Коммерция – это способность жить своим умом на чужие деньги. А Василискин грубо работает. Знаете, сколько я теряю?
Они поняли, что Сумкин не согласится продать акции.
А он вдруг сказал так бесстыдно, что Сима даже не поняла, в шутку или всерьез.
– Симочку отдашь, тогда я подумаю.
Сима замерла. Наверное, это была шутка. Не может ведь такого быть, чтобы ее, живую бабу, за какие-то акции продал Витя Сумкину.
– Просто слетаем с тобой на Канары, – сказал Сумкин, – ну куда хочешь? Есть на Канарах оазис Параисо, но это тебе ничего не говорит. А вот остров Вечной весны – это то, что надо.
И так было все, как во сне. А тут остров Вечной весны. Это как в раю. Эх, была не была.
– Поеду.
У Вити радостно зажглись глаза. Он погладил ее ногу и качнул головой: умничка!.
– За пять процентов акций, – вдруг сказала она, сердясь на Витю.
Сумкин захохотал.
– Мы с тобой почти на равных. Василискину нечего предложить кроме «зелени», а у тебя большой капитал – твоя красота. И правильно ты ставку делаешь, твой капитал временный, через десяток, даже через пять лет он улетучится. Ставь сейчас на кон. Но пять я не дам. Три. И на твое имя, а то Василискин губу раскатил, но хрен ему.
Витя опять погладил Симе ногу: соглашайся!
Он-то знал, что эта зацепка поможет влезть в АО «Меховая фабрика». Ну пусть не ему, а Симе даст проценты Сумкин. Сима пока ничего не смыслит в этом деле. Значит, он будет всем заправлять.
– Идет, – прошептала Сима и бросилась к бассейну, нырнула. Должна же она охладиться и погасить свое возмущение и Василискиным и Сумкиным. «Ах, Василискин, Василискин. Видать давно он все это задумал. Он тогда за меня 50 рублей получил, когда в доярки привез, и теперь продает», – подумала она.
Стоял уже декабрь, а земля все еще была неприютно черна и только матово зеленеющие озими радовали глаз. Зябко, как веники-голики, торчали над Содомом купы деревьев. Лишь на рябинах рдели кисти ягод. Уныло, будто жесть, шелестели мерзлые листья в канавах. Наверное, все еще продолжалось затяжное бабье лето, но оно уже изрядно надоело всем. Люди и звери ждали снега. И Сима ждала его.
Хорошо было охотникам-зайчатникам. Шкурки у зверьков побелели, а снега нет. И никуда не скроешься. Видно издалека. Валентин сходил по чернотропу с ружьем. Без собаки. Принес зайчика.
Сима затушила зайчатину, напекла пирожков и ватрушек, с замиранием сердца думая о том, что назавтра умчится с Сумкиным на неведомые Канары. Исполнится ее мечта о санатории и море. А Валентину придется сказать, что поехала в дальний Пудемский район, где у Василискина был леспромхоз.
В этой двойной или тройной жизни надо говорить меньше, чтоб не завраться и не проговориться. Но Валентин вряд ли поверил, что она едет в Пудем, потому что взяла она лучшую сумку. Остальное – купальники, летние сарафаны и кофточки возьмет в Витином коттедже, где хранила теперь все, что могло вызвать у Валентина бурные мысли и подозрения.
Главное, чтоб не узнал сейчас, а что будет потом, Сима старалась не думать. Правда, опять вернулась обида на Василискина. Как он может так – клясться в любви и с легким сердцем предлагать ей слетать в Канары с Сумкиным? То, что это работа, бизнес, не утешало. Продал, стервец! Как будет он после этого смотреть ей в глаза?
Сумкин уверенно оттеснил Василискина, и тот безропотно отошел в сторону. Сима побаивалась этого громадину Самсона, но подчинялась его грубой неистовой любви. Ах, как повернулась ее судьба, как она вляпалась?! Самсон не признавал ни ее опасений, ни ее колебаний. Купленная «вещь» должна принадлежать только ему. И он брал свое, требуя быть в его коттедже, в сауне, на даче.
Когда Сима уехала, началась зима с отчаянными метелями. В Содоме пуржило две недели подряд. Смерчи метались по полям и дорогам. Снегу наволокло столько, что за две зимы не наметало. Бесновалась зима, а Сима об этом не знала.
То ли Василискин проболтался, то ли еще кто сказал Валентину, но узнал он, что жена улетела на Канары. Потом донесся слух о том, что самолет в Канары не попал, а столкнулся в воздухе с «Боингом». Катастрофа случилась у берегов Африки. Кто-то спасся, потому что самолеты упали в море, а большая часть людей погибла.
Валентину выдали белую фарфоровую вазу и сказали, что тут останки его жены. Он долго смотрел на эту посудину, даже захоронил ее на Содомском кладбище, но все равно не поверил, что от его Симы осталось так мало. «Горе не прощено, слезы не меряны, все дорогое навеки утеряно» – написал на деревянном кресте.
А Лидка Панагушина доказывала, что Сима не могла погибнуть и не погибла, а добралась до Африки, там захватили ее бедуины и продали в гарем. Она там, конечно, живет припеваючи, но тоскует. Там ведь постоянная жара, а русскому человеку нужны зима и холод.
Степановна затеплила лампаду перед иконой и в церкви свечку поставила за рабу божью Серафиму. Красивая и добрая она была. Витька Василискин только ее с толку сбил.
Батрачка (повесть)
Глава 1
«Все, все, кончаю беготню-колготню и начинаю сборы-соборы в Васильевку. Перво-наперво драгоценную сапочку не забыть. Она не простая магазинская, а из пиловой стали. Поперечную пилу в здешних хозмагах днем с огнем не найдешь. Такой сапкой весь сезон отстукаешь, а она еще лучше станет, заострится – будто бритва. Еще бы сапочки две таких взять про запас. Да где тут пилу раздобудешь? Не дровяные места. Вот в Угоре таких пил – завались!» – мельком подумала Вера, и вдруг от какой-то тягучей, ноющей тоски по родному и без жалости брошенному гнездовью опять сжало в груди. Но она не дала подниматься и разбухать этой слезливой волне, от которой вот-вот запрыгают губы…
«Чего уж прошлое трясти?!» Пятнадцать годочков минуло, как приехала сюда, в Запорожье. Пора бы угомониться тоске, а она нет-нет да вдруг садко по живому скребнет, или тягучей болью расплывется где-то глубоко и скрытно.
Вера вытащила из стенового шкафа облинявший, из зеленого превратившийся в блекло-желтый, цвета лежалой травы, заслуженный заплечный мешок, с котором столько лет моталась «на буряки» да на картошку. Встряхнула его. Обстирнуть бы надо, да, наверное, не поспеть. Времени в обрез. Вчера не пришлось. Брату Геннадию помогала в саду. Он вольготностью на землю воспользовался, еще три сотки прирезал под бахчу. Свои арбузы захотелось есть.
Кинула Вера в мешок первое, что попало на глаза – панаму. Зачем купила ее, сама не знает. Всегда ведь работала по-крестьянски, в платке, надвинутом на глаза, а тут вдруг захотелось эдакой фифой представиться в Васильевке. Панамочка-то кокетливая, с накрахмаленным аленьким цветочком.