Второй шанс-IV

— Есть у меня на примете хороший бас-гитарист, Саша Казаков. Хотел сначала Жору Васильева порекомендовать, но Санька — настоящий виртуоз бас-гитары. Он как раз Жору Васильева в «Искателях» подменил. Потом играл в филармоническом ансамбле «Ровесники», но что-то у него там с руководителем коллектива не сложилось, сейчас он инженером радиосвязи устроился во Дворец пионеров. Я тебе запишу его телефон, скажешь, я поделился, а сам уже попробуешь договориться.

— А по отчеству его как?

— Викторович, кажется… Да брось ты, какие к чёрту отчества среди музыкантов, тем более ему лет тридцать всего. В общем, звони. Если не повезёт — попробуем с Жорой договориться, он сейчас в Доме радио работает корреспондентом.

На удивление, Казаков согласился почти без раздумий. Даже не поинтересовался размерами оплаты труда, сказав, что по идее может отпроситься с работы в любой момент. Уже на следующий день он заявился на репетицию со своей бас-гитарой, и стал изучать партии к песням нашего репертуара. Схватывал Саша всё на лету, и при этом ещё и импровизировал, превращая басовые партии в совершенно новые инструментальные ходы. Я не мог не заметить, как ревниво следит Валя за успехами сессионного бас-гитариста и, оставшись один на один, успокоил его, что это всего лишь временно приглашённый музыкант, который знает, что после того, как я снова смогу взять в руки гитару, мы с ним попрощаемся.

Первая поездка в новом, расширенном составе состоялась за пределы области, в Саратов. По трассе не так уж и далеко ехать — всего-то 230 км. Снова арендовали знакомый «ПАЗик» вместе с тем же водителем. Мама ни за что не хотела меня отпускать, мол, с одной рукой ты себя толком обслужить не сможешь. На это я ответил, что дома как-то обслуживаю, и на гастролях уж как-нибудь смогу застегнуть ширинку джинсов.

Затем она привела другой аргумент:

— Вот зачем это тебе нужно? Что у нас, денег нет?

Деньги у нас были, и неплохие, на сберкнижке у мамы лежало около двенадцати тысяч. Плюс дома наличкой около тысячи, так, на разные расходы, в этот ящик стола ложилась зарплата родителей и моя стипендия. И не нужно забывать, что на ту же сберкнижку падают пусть и не такие уж большие, но всё же авторские отчисления от исполнения песен, и туда же переводились гонорары за книги.

— Я как негласный лидер коллектива должен думать не только о себе, но и о своих музыкантах, — вздохнул я. — А билеты продаются не на ансамбль «GoodOk», а на Максима Варченко. Не могу же я их подвести!

В Саратове подготовка проводилась более серьёзно. Гольдберг подсуетился, чтобы по всему Саратову висели афиши, так что к нашему первому субботнему выступлению билеты на все концерты (в воскресенье по кузнецкому сценарию планировалось дать два) оказались проданы. Ими, по заверению нашего счастливого худрука, даже спекулировали, толкая в две цены.

Семён Романович договорился насчёт выступлений в цирке, рассчитанном на тысячу мест. Удалось ему впихнуть нас в «окошко», образовавшееся между гастролями двух цирковых трупп. Всё — как месяц назад на первенстве республики в Калинине.

Пока ехали, я задумчиво пялился в окно. В полях ещё белеют островки снега, но уже солнце светит чуть ли не по-летнему ярко, я уже минут через двадцать поездки скинул демисезонную куртку, иначе просто бы запарился. Из-под колёс нашего «пазика» во все стороны летят грязные брызги, все встречные машины одного, серого цвета, каким, наверное, будет и наш автобус через несколько километров пути.

За баранкой неразговорчивый Лексеич — довольно угрюмого вида мужик лет сорока пяти с вечной тёмной каёмкой под ногтями крепких, узловатых рук. Не знаю, как наш водила договаривается в своём автотранспортном предприятии, чтобы забирать на выходные автобус, но мужик уже становится практически членом нашего небольшого коллектива. За соответствующее вознаграждение, разумеется.

Лексеич поругивается, лишь когда автобус попадает колесом в скрытую водой выбоину на кочковатом асфальте, и нас ощутимо потряхивает. Но когда выбираемся на бетонку, выложенную до самого Саратова в качестве запасной взлётно-посадочной полосы, ухабы пропадают, но вместо этого начинается мелкое дребезжание на стыках бетонных плит. Впрочем, к нему быстро привыкаешь, и вскоре уже не обращаешь внимания.

Поселились мы в цирковой гостинице «Арена», куда нас определил директор цирка Владынин[1]. Мужчина приятной наружности, улыбчивый, возможно, в том числе и от ожидания прибыли. Не знаю уж, что он там и как положит в свой карман, может, у него тоже есть прикормленный человек или какие-то хитрые ходы, но внакладе, я был уверен, Владынин не останется.

Нам же, как подсчитал Гольдберг, должно перепасть за три выступления аж где-то по семьсот рублей на нос, так как билеты в первые ряды продавались уже по трёшке, а на остальные места по два рубля. Это за минусом оплаты водителя с автобусом и бензина, к счастью, в эти времена копеечного.

— Вышло бы больше, но Владынин потребовал двадцать процентов от выручки, — прояснил мне ситуацию Гольдберг. — Я, честно тебе говорю, пытался настоять хотя бы на пятнадцати, но он упёрся — и ни в какую.

Приходилось верить Романычу на слово. Он как худрук и администратор коллектива в одном лице, имел право договариваться с принимающей стороной с глазу на глаз, моё же присутствие при переговорах, невзирая на мой слегка звёздный статус, могло вызвать резонные вопросы.

Что касается ажиотажа вокруг наших концертов, то и здесь продолжилась девичья истерия. Естественно, саратовские девчонки сходили с ума по мне, любимому. К служебному входу так просто было не подойти, нужно было миновать ворота, через которые въехал наш автобус, а они запирались изнутри. Пока автобусу стоял у ворот в ожидании, когда их наконец откроют, наш «пазик» окружила толпа человек в пятьдесят. Причём в скоплении девиц я заметил нескольких парней, одного даже довольно взрослого, уже лет за двадцать. Девушки визжали не дуром, двое вообще трясли плакатами, на которых фломастерами было написано признание в любви Максиму Варченко. От всей этой ситуации я чувствовал неловкость и в то же время меня распирало ощущение высокомерия, которое я упорно пытался в себе загасить.

«Запомни, — твердил я себе, — как минимум половина твоих успехов принадлежит другим людям, которых ты попросту обокрал, хоть и пытаешься это представить, как будто они могли в этой реальности и не написать своих песен. И ничего бы этого вообще не было, не залети моя душа по какой-то ошибке в моё же молодое тело».

Каких усилий мне каждый раз стоило обуздать мою гордыню… В последнее время я убедился, что звёздная болезнь реально существует, и как простому человеку трудно ей противостоять. Но я боролся, стараясь по-прежнему соответствовать образу простого пензенского паренька…. Ну или парняги, учитывая мои габариты.

Со стены гримуборной на нас скалились музыканты ВИА «GoodOk», даже Казаков присутствовал на это цветной, вполне респектабельной по нынешним временам афише. А я стоял правым боком вперёд, маскируя таким образом примотанную к телу левую руку. Такие же Гольдберг нам подарил перед отъездом, успев на днях метнуться в саратовскую типографию и привезти оттуда штук пятьдесят. Остальной тираж ушёл на расклейку по афишным тумбам Саратова — Семён Романович не скупился, считая, что вложения (а вкладывались мы все) окупятся сторицей. Хотя, думаю, и без всяких афиш сарафанное радио разнесло бы по почти миллионному Саратову весть о приезде ставшего вдруг резко знаменитостью Максима Варченко и Ко.

На первом концерте творилось настоящее безумие. Не успели мы выйти на арену, как девичья часть публики зашлась одним нескончаемым воплем, отчего мне даже пришлось попросить зрителей вести себя хоть немного поприличнее. Вроде бы вняли, правда, едва начали исполнять «Когда идёт дождь», как девчонки завопили с удвоенной силой. Вот уж никогда не мечтал стать кумиром для девчонок пубертатного возраста. В первой моей жизни слушательницами песен подобного рода были дамы постарше, для которых я мог спеть и просто под гитару. А когда выступали с музыкантами в клубах, туда несовершеннолетних попросту не пускали.