В танце жизни

Не только Совет Старейшин, но и Александрэль не пойдет на такой акт вандализма, как бы я его не уговаривала и какие бы аргументы не приводила. Ведь моей жизни ничего не угрожает. Да и что я могу предъявить в качестве доказательств? Свою нелюбовь к Протасэлю? Свою интуицию? Личную печать Сергонэля? Так Протасэль ответит, что сам хотел ее мне передать, но еще не успел. Сегодняшнее его ментальное воздействие на меня? Даже это не докажешь, он станет отрицать и будет, просто, его слово против моего. И скорее поверят ему, чем мне, объясняя это тем, что я нахожусь под воздействием горя от потери мужа.

Чем больше я думала обо всем этом, тем сильнее крепла во мне убежденность, что в смерти Сергонэля виновен Протасэль. Это вызывало негодование, злость, ненависть и мстительное желание докопаться до истины и жестоко наказать мерзкого негодяя. А понимание, что эти желания превышают мои возможности, заставляло чувствовать себя, как никогда, ужасающе беспомощной и очень-очень одинокой.

Ну как же мне убедиться или отвергнуть свои подозрения? И что я могу сделать, даже если появится эта уверенность в виновности Протасэля? Как отомстить мужчине, воину? А потом смой избежать сурового наказания со стороны Совета Старейшин? Ведь за убийство соотечественника, а именно этого я сейчас жаждала без зазрения совести, любого эльфа ждет суровая кара. Это или полное стирание памяти, или, если есть смягчающие вину обстоятельства, полное забвение со стороны окружающих, когда ты становишься отверженным изгоем до тех пор, пока искренне не раскаешься в содеянном.

Уже сбилась со счета, какую ночь подряд, я не смогла выспаться. Ворочаясь с боку на бок, я только под утро забылась тревожным сном. А утром с трудом заставила себя выбраться из постели.

Наклонилась, чтобы подобрать разбросанную по полу свою одежу, с отвращением вспомнила вчерашнее. Случайно встретилась со своими глазами в зеркале. Это заставило, распрямившись во весь рост, и внимательно посмотреть на себя раздетую.

 По всему телу, тут и там были видны следы наглых, глубоких, жгучих, непрошенных, омерзительных поцелуев Протасэля. Благодаря регенерации, синяки уже поблекли, но их наличие, вынудило меня непроизвольно передернуться от отвращения и скривить лицо. Но не это больше всего поразило меня в моей внешности, а то, как я изменилась за эти одиннадцать дней, прошедших с момента смерти Сергонэля. Свойственные мне яркие краски потускнели. Исчез румянец, а кожа приобрела голубоватый оттенок. Глаза потеряли яркий блеск. Волосы безжизненно обвисли. Черты лица лишились детской округлости и заострились. Живот запал, а ключицы, тазовые кости, локти и колени стали некрасиво выпирать. Да-а-а… краше на погребальный костер кладут.

Жалкая, беспомощная, с безобразной внешностью. Я почувствовала отвращение к себе. Ничего удивительного, что ничто хорошее долго не задерживается около меня. Сначала, потеряла Кирсатэля. Теперь, Сергонэля. Кто следующий? Михас? Так он и так, практически, уже бросил меня. Янисорэль? Да и ему лучше с моими родителями, без меня. Я одна.

Натянув на себя, зажатую в руке, вчерашнюю тунику, чтобы скорее прикрыть этот ужас, я обессилено опустилась на пол, прижалась щекой к теплым, гладким доскам. Зарыла глаза, и с тупой безнадежностью решила, что лучше бы мне умереть. Пусть кто-то другой, более достойный, живет, решает проблемы, ищет истину, наказывает или прощает, любит, растит детей, приносит пользу…

Сколько я так пролежала, не знаю. Из этого ступора меня вывел больно ударивший по ушам и заставивший вздрогнуть всем телом, резкий звук сигнала посетителя.

Кого еще нелегкая принесла? Ну, зачем я кому-то понадобилась? Не хочу никого видеть. Вообще, ничего не хочу, только хочу уйти за грань. И я, крепче сомкнув веки, осталась лежать на полу. Нет меня. Пусть уходит, кто бы он ни был.

Заслышав торопливые шаги на лестнице, запоздало вспомнила, что вчера забыла наложить защитное запирающее заклинание, после ухода Протасэля. И в тот же момент почувствовала, как сильные руки подняли меня с пола, прижав к твердой мужской груди. Я, недовольно нахмурившись, открыла глаза. И вздрогнула от неожиданности. На меня внимательно, обеспокоенно, с состраданием, смотрел… Кирсатэль.

- Хорошая моя, Любимая, ты не одна, – хрипло произнес он. – Я помогу тебе.

Его слова прозвучали, как ответ на все мои тревожные, отчаянные мысли и горестные переживания. И такая его чуткость, как будто, прорвала плотину. Я вцепилась в него, обхватив руками за шею, уткнулась лицом в его плечо, и безудержные слезы полились из моих глаз.

Сотрясаясь всем телом от рыданий, захлебываясь слезами, скуля и подвывая, я наконец выплакивала свое горе, отчаяние, чувство вины, недовольство собой, бессилие, одиночество.

Кирсатэль стоял молча, только крепче прижимая меня к себе, давая мне выплакаться, делясь теплом и целительной магией.

Когда слез не осталось, и я, затихнув, обессилено расслабилась в его руках, он понес меня вниз, на кухню. Посадил в кресло и стремительно, бесшумно передвигаясь, начал доставать продукты из холодильного шкафа, что-то нарезая, что-то подогревая и накрывая на стол. Почему-то испытывая необъяснимое облегчение и радуясь его присутствию, я молча следила за ним глазами, и внимательно рассматривала.

Он очень изменился. Да, нелегка жизнь в Орочей Степи. Глядя на Кирсатэля, казалось, что прошло не четыре года, когда мы виделись в последний раз, а сто четыре. Черты его лица стали резче, видоизменив его потрясающую внешнюю красоту. Теперь, вместо прежнего желания любоваться, возникало опасливое ощущение его надменной уверенности в себе и холодной воли. Юношеская худоба сменилась мускулистой жилистостью. Кожа потеряла свою сияющую белизну и от зноя степи стала чуть смугловатой. Но в пронзительном, внимательном взгляде, регулярно бросаемом на меня, как прежде сквозило чуткое всепонимание, забота и нежность. Это был все тот же Кирсатэль, которого я знала, и в то же время – другой.