Страница 22 из 26
Надменность сквозила в тяжелом холодном взгляде Римуса, в его нарочито небрежной позе. Он смотрел на целительницу с черствой, отталкивающей прямотой, словно видел перед собой нечто мерзкое, отвратительное, но при том совершенно беззащитное и безопасное. Ормалин старалась не отвечать на этот взгляд, и все глядела на красивые темные руки мага, покойно лежащие на коленях, на длинные тонкие пальцы с аккуратно обрезанными ногтями, на тускло поблескивающий золотой перстень.
Ей представилось, что ее подхватывает темная волна и крутит, несет куда-то, и видны только отблески луны в агатовых брызгах, и ярятся неистовые волны, словно горячие кони с разметанными по ветру гривами. Видение, страшное и живое, на миг вспыхнуло и погасло, оставив сосущее чувство обреченности.
Старик Арсидиан Делм закончил речь и обратился, наконец, к самому приговору:
- Ормалин Шани, целительница, объявляется...
Она только крепче сжала губы. Взгляд женщины стал упрямым и беспокойным, и вяжущее ледяное чувство пронзило ее всю. Перехватило дыхание, что-то больно врезалось под ребра. Стали подкашиваться колени.
- ... государственной преступницей. С нее снимаются все привилегии, данные Советом. Отныне Ормалин Шани не имеет право практиковать целительство в Хардии, и приговаривается к высылке из королевства. В течение двух дней ей приказано покинуть Сорфадос и его окрестности. В течение недели Ормалин Шани под конвоем должна покинуть страну. Все дорожные посты, а так же порты и приморские селения будут извещены о том, что целительница не имеет права нигде останавливаться более чем на сутки. Всякий, кто будет укрывать у себя Ормалин Шани, будет судим за пособничество государственному преступнику.
Обвинитель протянул приговор, скрепленный королевской печатью и печатью Совета Алмарры, целительнице. Та сквозь мутную пелену, застившую взгляд, рассмотрела размашистую подпись Верховного мага. Ровные строки расползались перед глазами. Осознание, что всё наконец закончилось, пришло не сразу, но с ним было облегчение – теперь Ормалин ничего не держало здесь. Привязанности? Их нити со временем истончатся и побледнеют, и будут другие, крепче и ярче. Будут иные лица, иные города; долгие дороги, вешние бури, летний зной, осенние промозглые туманы… И не стоит останавливаться, кричать против ветра – все равно тот, кому она так хочет высказать все, что думает, не услышит ее. Да и не слышал никогда.
Жаркой подушкой навалились равнодушие и усталость, и захотелось сесть в траву, вытянуть руку к пушистым головкам одуванчиков и застыть, замереть, превратиться в дерево, в тысячелетний дуб, который пьет воду из темных глубин и тянется прохладной листвой к горячему солнцу.
Римус не успел скрыть торжествующую ухмылку, когда она взглянула на него. Но Ормалин ничем не выдала глухую боль, что разрасталась в ней, только сдержанно кивнула, подтверждая согласие с приговором, чувствуя на губах горечь.
Смеялось небо, и ветер осыпал людей бело-розовой кипенью лепестков.
Она ощущала на себе взгляды – осуждающие, клеймящие, насмешливые, усталые, сочувственные. Это были человеческие, привычные чувства, обыкновенные и понятные. Римус же оставался неприступен, безразличен и спокоен.
Он встал и, не говоря ни слова, широким шагом пошел прочь, даже не повернувшись, не взглянув на целительницу. Она долго смотрела, как он спускается вниз по холму, пока стройная фигура не скрылась из виду за деревьями.
- Мне очень жаль, - одними губами произнес старый волшебник Совета, проходя мимо женщины. - Я считаю, что вы не заслужили такого приговора, но...
Неподалеку маячила грузная фигура конвоира, призванного проводить ее до границы. Ормалин, вздохнув, отвернулась. Молчание мага было красноречивее слов. Обида, пустая гордыня, ненависть – все выгорело, только где-то очень глубоко в душе билась тонкая жилка отчаяния. Осталась лишь злая насмешка - над собственной глупостью, над чаяниями и мечтами, которым не было и нет места. Надежды были растерзаны, избиты, втоптаны в землю, и перед внутренним взором Ормалин предстала серая дорога, скрытая впереди туманом - дорога разочарований. Она прислонилась к камню, прижавшись щекой к шершавой, на удивление холодной поверхности, так, что мелкие острые частички впились в кожу. Ноги подкашивались от усталости, не было сил сдвинуться с места, а ветер, словно в насмешку, бросал ей белые лепестки, сладко пахнущие весной и надеждой.
* * *
Некоторые воспоминания – что следы на песке: ветер быстро заносит их. Иные похожи на крепкие, могучие деревья – они живут долго, но все же умирают; а есть и такие, что как глубокие и широкие ущелья – не скоро, совсем не скоро время сгладит их.
Не затянуло время пеленой те далекие дни, когда впервые Римус ощутил горечь потери. Оно просто прикрыло их рукой, чтобы раскрыть неожиданно и беспощадно, как зияющую страшную рану.
…Под горячими лучами солнца съеживались, исчезали бурые к концу зимы сугробы, умирали, истекая темной водой, которая бурно и радостно неслась вниз по узким улицам, унося с собой весеннюю грязь. Припекало; на проталинах выглядывали из земли крохотные росточки крокусов, и во всем чувствовалось необузданное, разудалое торжество весны, этой босоногой конопатой девчонки в линялом платьице и светлых растрепанных кудряшках.
Пестрая толпа медленно текла по едва освободившейся ото льда Персиковой улице. Римус смешался с ней, как бы растворяясь в людском потоке, и утекали мутной водой воспоминания. Тяжесть утраты придавливала его к земле, но сама земля не хотела выносить эту тяжесть, как выносила месяцы стужи, и всеми силами старалась смягчить боль: буйная, безудержная радость наполняла все вокруг.
Только месяц прошел с тех пор, как он вернулся с Аруна, полный отчаяния. Мечты, глупые детские мечты! Развеяны на весеннем ветру, обращены в прах! Истаяли, ушли в землю, обратились пеплом и остывшими головешками. И Римус знал, что не останется в этом проклятом городе, что уедет в самую глушь, в рудники Тальма, где среди хмурой природы и тишины собственной души попытается отыскать успокоение. Все уже готово, глава Академии, старик Дэвлин, скрепя сердце, отпускает талантливого мага, как он выражается "гробить свой дар" среди рудокопов. Нет, не об этом мечтал Римус когда-то давно, но если и приходится выбирать, то лучше уединение среди лесов, чем одиночество в толпе.