Создатели

В городе было мрачно. Звезды, казалось, терялись где-то в крышах высоток, но уже скоро должно светать. И Нона ждала этого момента, опершись на чью-то разбитую машину, брошенную на улице. На крыше автомобиля лежала газета, на первый взгляд, довольно свежая, и девушка ее взяла, прищуриваясь, чтобы хоть что-то разобрать. Разбитые лампочки уличного освещения уже как несколько месяцев никто не мог заменить, потому девушка прикладывала немыслимые усилия, чтобы пробиться через окружающую ее темноту и различить символы и изображения на серых газетных листах.

– Неужели газеты все еще печатаются? – удивилась Нона, смахивая темную рваную челку с лица, что загораживала обзор.

– А что еще им остается делать? – ответил нехотя внутренний голос, Нона давно его не слышала и успела соскучиться.

На первой полосе газеты с красной строки крупными буквами были напечатаны несколько слов, – их Нона не смогла разобрать, – и изображена картинка, на которой показан пустой кабинет с флагом и тысячи людей, вышедшие на улицы протестовать, только Ноне не было понятно против чего или против кого. Она хмыкнула и развернула газету, политика ей была неинтересна. А в следующей статье рассказывалось о разрушении сумасшедшего дома на окраинах с фотографией на развороте. На фото было видно, что часть здания обвалилась, теряясь за пылью или туманом, сложно было разобрать. Но все же, несмотря на неясность картинки, Нона узнала скверик и несколько лавочек, которые теперь были завалены кирпичами, если верить фотографии в газете.

 

Ей приходилось сидеть под этим деревом два часа в день после обеда, и, бывало, даже шел дождь или снег, и ее все равно выводили в сквер, подводили к лавочке и сажали под этим деревом. Облокачивали на ребристую неудобную спинку, складывали руки на коленях и оставляли совсем одну. Ноне нравился снег и снежинки, которые таяли на неподвижном лице, но девушка не чувствовала рук и ног, да и снежинки порой попадали в глаза. В такие минуты ей нравилось представлять, что ее конечности ампутировали. Но несмотря на то что Нона не чувствовала рук, что-то внутри ломило, а холод не спасал от боли. И хотелось почесать огромные синяки на сгибах локтей, но не было сил.

Каждый день в том месте она просыпалась и видела деревья за окном –  и фигурные яркие листья, и изогнутые ветки. Хотелось закрыть глаза, но это была всего лишь мысль; они не закрывались, только иногда сами моргали. Нона садилась на кровать, поворачивалась к стене и начинала выводить слово за словом на светлых обоях черной ручкой или, может, это был карандаш. Она писала, что сегодня проснулась и опять видела деревья, и сегодня они были без листьев, потому что была осень, и ей опять хотелось закрыть глаза, но она не смогла. А еще Нона писала о боли в руках.

Но в какой-то момент она понимала, что уже не сидит на своей кровати, и между пальцами у нее не карандаш, и даже не черная ручка. Сейчас Нона пытается вырваться из чьих-то рук, она раскидывает безнадежно руки и ноги в разные стороны. Вокруг так много людей, их лица расплываются, и кто-то даже бегает, и доносятся чьи-то голоса. Нона двигает руками и ногами все с большей силой в надежде вырвать их из суставов – это сладкое чувство движения, такая приятная боль. Но совсем скоро к ней подойдет женщина и сделает укол в шею, и станет грустно, а главное, не останется сил на движение, больше не останется.

Сегодня была осень, и трава в скверике такая сухая-сухая, одного серого цвета с лавочкой. Ее руки скрестили на коленях, облокотив девушку на дощатую спинку скамьи. Нона наклонила голову. Тусклое размазанное солнце было высоко, оно скрывалось за тучами тоже светло-серого цвета. С их монотонным движением по небу Нона услышала ноты, и в голове заиграла музыка. Девушка запела, не произнося ни единого звука даже не моргая, и незаметно вздохнула. Ей нравилось петь.

 

И тут Нона очнулась от того, что кто-то бросил ей на ногу дымящуюся сигарету. Та отскочила в спущенное колесо дряхлой машины и почти потухла. Девушка отложила газету, подняла окурок и затянулась. Фильтр сигареты был в розовой губной помаде, и Нона поморщилась – вкус помады ей не понравился.

Уже рассвело, люди начали ходить по улицам, и, более того, стало как-то неспокойно. Что-то происходило. Из окон верхних этажей офисной многоэтажки, что стояла по ту сторону парка, вырывались черные клубы, в небо валил дым. Люди кричали, но, кажется, в здании никого не было. В оконных рамах отсутствовали стекла, так что осколки на прохожих не летели. В воздухе запахло гарью.

Нона сделала еще одну затяжку и перевалилась на другой бок, приминая крыло машины, как подушку. Мимо пробежало еще несколько человек, озирающихся на усилившийся пожар где-то в небе. Ноне тоже приходилось немного задирать голову, чтобы наблюдать за дымящимися окнами, но здание было невысотным, этажей двадцать, не больше.

Тем временем пожар действительно разросся. Девушка заметила все больше пробивающегося огня, но огонь этот почему-то показался ей искусственным, как красные тряпки, развевающиеся на ветру. Нона даже улыбнулась. Окурок стал невкусным, и она его выкинула, пару раз зевнув. Сегодня Нона не спала, а, может, и спала, этого ей не запомнилось.

Яркие всполохи перекинулись на крышу, теперь огонь горел открыто, да так сильно и наигранно, будто на крыше разлили несколько галлонов горючего. Людей скапливалось все больше. Нона не любила толпу, но в целом ей было все равно. Не успела она проследить взглядом несколько кирпичиков, падающих с горящих этажей, как прогремела новая череда взрывов, сопровождавшихся клубами пыли, вылетевшей из кирпичных офисных стен.