Будет всё как я хочу

<p>

Будет всё как я хочу</p>

<p>

I. Хлеба и зрелищ</p>

   - Мия, Нанна, Тея! Что за безобразие?!

   - Мы постелили скатерть, синьора. Как вы сказали.

   - Это не скатерть - это безобразие!

   - Да, синьора.

   - Вы что, издеваетесь?

   - Почему? Вы сказали "безобразие". Мы согласны.

   - Быстро в стирку!

   Солнце тянулось из-за Тосканских холмов и уже касалось пальцами необработанного камня. Первый этаж палаццо на улице Виа-Ларга превратился в шахматную доску. Фигуры в этой игре света и тени не участвовали - они обретались внутри и совершенно не желали изобразить хоть какое-то подобие порядка.

   - Бьянка, Мария, Лукреция! Вы готовы?

   - Мам, она взяла мои ленты!

   - Ты сама разрешила!

   - Я разрешала вчера, а сегодня они мне самой нужны!

   - Я не успела вчера!

   - Кто не успел, тот опоздал!

   - Сейчас вы опоздаете все вместе. И я вам всыплю по первое число!

   - Тогда мы не сможем сегодня позировать.

   - У вас и так не особенно получается.

   - Всё равно пока перестелют скатерть...

   Раздражённая выходками взрослых дочерей, высокая худощавая женщина хлопнула дверью в их комнату и направилась дальше - в свой утренний дозор.

   Навстречу ей - воплощению дневной бодрости - шествовал почтенный старец - весь воплощение невозмутимой ночи, ведь ночь - это старость дня.

   - Вся в заботах, невестка?

   - Ох, синьор, не говорите. Совсем с ног сбилась.

   - Ты не к Лоренцо случайно идёшь?

   - И к нему тоже.

   - Я сам его разбужу. Всё ему выскажу, паршивцу, полночи спать не давал...

   Ведь если утро - это юность дня, то чаще всего оно бывает сонным и ленивым.

   У спальни Лоренцо уже растерянно топтались двое слуг:

   - Синьор Козимо, мы уже не знаем...

   - Отойдите-ка, - старый Козимо припадает к двери, прислушивается, знаком установив тишину, - и стучится. - А ну вставай, негодник! Ночью куролесит - с утра не добудишься!

   Спальня внука отвечала тишиной.

   Козимо недовольно потёр кулак и постучал тростью.

   Дверь робко отворилась, и в коридор выглянула растрёпанная девица.

   - Лоренцо только что заснул, - сонно моргнула она.

   Трое мужчин переглянулись.

   - Так растолкай его, - потребовал суровый старик.

   Девушка виновато зевнула.

   - Ладно, сам виноват, - со скорбным выражением лица изрёк дед. - Тебя как звать, красавица?

   - Леонелла, - девушка прислонилась к косяку.

   - Пойдём-ка с нами завтракать, Леонелла. А он пусть дрыхнет тут до Второго пришествия.

   Леонелла блаженно улыбнулась, натянула на плечи платье, на глазах у всех троих зашнуровалась со скоростью солдата, поднятого сигналом тревоги, и весьма изящно подала руку хозяину дома.

   Тем временем хлопотливая невестка сбавила шаг, приподняла подол так, чтобы складки легли как можно живописнее, и поднялась на второй этаж, стараясь, чтобы лестница как можно тише отзывалась на её присутствие.

   На этой стороне дома ещё царил полумрак, и дама, аки тать в нощи, подкралась к двери.

   - Дорого-ой! - позвала она после короткого стука. - Ты скоро? Я ночью написала новый сонет!

   - О Господи, - откликнулись из-за двери.

   - Осторожней, синьор, - произнёс второй голос, - иначе я вас порежу.

   Хозяйка зашла в спальню, пожелала доброго утра и мужу, и цирюльнику, напомнила, что завтрак ждёт, и спустилась на кухню.

   В глаза плеснуло солнцем, а начищенная посуда весело засверкала, приветствуя синьору. Чего нельзя было сказать о кухарке.

   - Синьора Лукреция! - она безвольно уронила руки на передник. - Всё пропало...

   Лукреция оттеснила повариху от стола и отщипнула от горячей корки. Причитания за спиной подтвердили, что она взяла верный след.

   Достав не глядя мелочь, синьора позвала служанку, только что возвратившуюся из кладовой, и велела ей встать у дверей и ждать, пока по улице не пройдёт дочка пекаря, которую отец в это время как раз посылает продавать хлеб.