Отпущение грехов

Возможно, он говорил правду. А может, просто замазывал глаза, опасаясь, что с моей стороны последует какой-нибудь фортель. На всякий случай я решил не расслабляться. Но Ружин неожиданно подмигнул:

– Спокойно! У этого дяденьки, – он кивнул на неприметного, – погоны полковника на плечах. Согласись, что при таких звездах глупо самому выезжать на операцию?

– Полковники тоже разные бывают, – проворчал я. – Некоторые и в генерал-полковниках жопу рвут, потому что адреналина хочется. А если он не из таких, тогда что вообще тут делает?

– Вас провожать приехал, – хмыкнул полковник. – Тебя дураком мать-природа сделала или это ты уже после, своими стараниями умудрился? Кто вам без меня самолет предоставит, кто разрешение на вылет даст?

– Ну, – кивнул я. – Без тебя мы – как водка без градусов: вроде, жидкая, а никому нафиг не нужна. Может, тогда скажешь, зачем здесь эти двое ошиваются? – мой указательный палец едва заметно указал в сторону расписания полетов. Там парочка таких же неприметных, как полковник, непрестанно отпихивала друг друга плечами (в целях конспирации, разумеется) и изо всех сил делала вид, что совершенно не интересуется происходящим.

– Это не мои люди, – холодно сказал полковник. – Это москвичи. Какого-то торговца антиквариатом сейчас брать будут. Больше я про них ничего не знаю. А если для тебя это так принципиально, то мои хлопцы – вон, – и он указал на закуток, где томились ожидающие. Там посапывало человек десять, вполне подходившие под определение «неприметный». Но я сильно сомневался, что все они проходили по тому же ведомству, что и мой собеседник. В этом отношении его можно было поздравить – подбор кадров великолепный. В толпе растворяются так же быстро и бесследно, как водка в пиве. И действуют с таким же подвохом.

– Охрана? – я, не сдержавшись, усмехнулся.

– Сопровождение, – строго поправил он.

– Один хрен.

– Отнюдь. – Полковник посмотрел на меня в упор, но я не испугался. Хотя повод был: в его глазах, за дымной поволокой безразличия, прятался рентгеновский аппарат, способный разглядеть подноготную всех и каждого, даже определить, какого цвета у меня трусы. – А у тебя хорошее чутье. Москвичей сразу вычислил. А ведь они профессионалы, побольше десятка лет службе отдали. Прямо-таки звериное чутье. Впрочем, за вашим братом такое частенько наблюдается. Благоприобретенное.

– Не «благо-», – возразил я и замолчал.

Неподалеку от расписания прилетов-улетов москвичи взяли в оборот какого-то типа с двумя чемоданами. Он тоже изо всех сил старался выглядеть средне, но у него это получалось из рук вон плохо. Столичные гэбэшники сделали вид, будто вдоволь насмотрелись на стройные ряды букв и цифр, и сначала один, а затем и второй направились в сторону объекта, не уделяя ему при этом никакого внимания. Они даже слегка отклонились в сторону – так, что тот ничего не приметил. Первый вообще отвернулся и уставился на часы, что подмигивали с табло прилетов, но, оказавшись за спиной ведомого, резко сменил курс и, зайдя с тыла, легко ударил гражданина по шее – в основание черепа. Не так, чтобы отправить в нокаут, но так, чтобы слегка оглушить и без помех вывернуть руки задержанного за спину. Тем временем к месту событий подтянулся второй, вынул из внутреннего кармана пиджака какую-то книжицу, сунул ее под нос задержанному и что-то произнес одними губами. Объект побледнел, как полотно, а гэбэшник, достав легкие резиновые перчатки, неспешно надел их и, подхватив с пола трофейные чемоданы, направился к выходу. Его напарник сказал что-то задержанному, – за дальностью расстояния неслышное, – и, получив ответ, отпустил вывернутые руки. Пленник оказался человеком понятливым и покладистым, послушно пошел рядом со своим неожиданным стражем – чуть впереди него и стой же скоростью, что и москвич, унесший чемоданы.

– А почему на проверке багажа не взяли? – спросил я.

– Потому что у него там свой человечек.

– Тогда чистая работа.

– Обычная работа, – снова поправил полковник.

– Все? – поинтересовался Ружин. – Вооруженное противостояние закончилось?

– А пусть он не лезет со своими дурацкими комментариями, – сказал я.

– Ты!.. – зашипел полковник. – По тебе «вышка» горькими слезами плачет! А ты стоишь здесь сытый, живой и свободный, и еще что-то пытаешься предъявлять! Урка хренов.

– Что – на личности перейдем? Ну, так я не урка. Зато за свою жизнь столько урок перебил – тебе и не снилось. За тебя пахал, полкан, понял, да?

– Идейный, падла?! – он яростно прищурился. – Скажи спасибо генералу – это он запретил вашего брата мочить, как бешеных собак! «Они мафию изнутри выгрызают!.. – передразнил он неведомого мне генерала. – Им бы даже помочь не мешало…». Тьфу! Моя бы воля – я бы на вас охотничью лицензию выдавал! С указанием конкретного адреса. Да мы про таких, как ты, «идейных», все знаем…

– Успокойся, Василич, – резко оборвал его Ружин. – Здесь не зал суда, да и ты не прокурор. Мы сейчас партнеры, не забыл? Он по вашему делу согласился на риск пойти, так уважай хотя бы это. А если решили оскорблять друг друга – то лучше сразу разойтись в разные стороны. Может, хоть более приятные воспоминания о знакомстве останутся.

Профессионал должен оставаться профессионалом в любой ситуации. Полковник не выдержал, вспылил и наговорил гадостей в мой адрес, но, будучи настоящим профессионалом, сумел признать, что повел себя глупо и по-детски. И даже попытался сгладить ситуацию:

– Прошу прощения. Накипело. Я работаю по другому профилю, но с киллерами тоже приходится частенько сталкиваться. Хотелось бы пореже. И я не могу их тронуть. Вот и сорвался. Действительно, прошу прощения.

– Все, забыли, – подвел черту Ружин.

Я ничего не сказал. Замкнулся в себе и ощетинился, как еж. Полковника, конечно, можно понять. Как человек здравомыслящий, я отдавал себе отчет, что мое ремесло при всем желании к благочестивым отнести невозможно. Неправедные деньги добывались неправедным образом и были обильно смочены человеческой кровью. Ожидать всенародной любви или хотя бы благожелательного отношения к себе при таком раскладе было бы глупостью. Но ситуация выглядела неоднозначно. Я мог быть по колено испачкан в крови, на моей совести могла быть не одна тысяча жизней, но оскорблять меня, когда между нами заключен пусть устный, но все же договор, полковник не имел морального права. В данном случае я был всего лишь вольнонаемным, и, если бы занимался, допустим, самогоноварением, а не убийствами, мне бы не предложили участвовать в этом мероприятии. А коль предложили, то, наверное, знали, с кем имеют дело. И нечего презрительно морщиться при моем появлении. Когда вызывают сантехника, ему не говорят, что от него дерьмом несет, потому что это и ваше дерьмо тоже.

– Забыли, – кивнул гэбэшник. Постоял немного, кусая нижнюю губу – досадовал на себя за то, что не смог сдержаться – потом бросил: – Ладно, пошли.

Куда пошли, объяснять не стал. Наверное, подразумевалось, что мы сами знаем, куда. Ружин, может быть, и знал, а вот я – нет. Даже не догадывался, пока мы не оказались на служебной территории. Здесь полковник нас оставил, жестом попросив подождать, и я спросил Ружина:

– Это он куда?

– Добывать нам борт. – Ружин, похоже, чувствовал себя вполне комфортно. Наша с полковником перепалка неприятных ощущений ему не доставила. Ну, погрызлись – и погрызлись, с кем не бывает. Тем более что он сам оказался как бы в стороне. Как бы не при чем. Загвоздка была в том, что именно его стараниями я вляпался в дурацкую спасательную авантюру. И, на мой взгляд, он мог более решительно встать на мою сторону. Это было бы справедливо. Но он повел себя, как импотент, и я даже слегка обиделся на него. Хоть и не настолько, чтобы перестать разговаривать. Во-первых, Ружин с куда большим основанием мог считаться моим союзником, чем ушедший полковник. А во-вторых, он все-таки оставался моим напарником – я, не смотря на стычку с комитетчиком, не собирался отрабатывать назад и в срочном порядке отменять участие в экспедиции. Потому что, поразмыслив, решил, что она нужна мне уж никак не меньше, чем я – ей. Если представилась возможность хоть немного очиститься от прежних грехов, упускать ее не стоило – иначе никогда не удастся избавиться от типов вроде полковника, осведомленных о моей жизни почти так же хорошо, как я сам. Они будут открыто плевать мне в глаза в полной уверенности, что имеют на это моральное право. Но индульгенция – это на перспективу. А в настоящий момент действительно лучше было убраться из города. Тем более – под прикрытием столь серьезной организации, которая к тому же будет тщательно прикрывать тылы в то время, пока я буду работать на нее. Собственно, я даже затруднялся определить, какая из этих двух причин сыграла решающую роль. Главное, что я в этот вечер был здесь, в аэропорту, вполне готовый к тому, что наобещал Ружин мне давеча в кафетерии.