Страница 115 из 120
Сияние померкло, и Ольга увидела её. Высокую женщину с идеально прямой спиной и белоснежными лебедиными крыльями. На полусогнутом правом лежала Эмилия, которую Ладия аккуратно прислонила к стене и убрала крылья под свитую из звёзд фату. Разноцветные пряди волнами скользили по плечам и касались земли; венец сиял подобно солнцу и оттенял небесно-синее платье, перевязанное облачным поясом. Ладия казалась воплощением дня.
«Здравствуй, Верлайя.»
Ольга повела плечами. Голос вкрадчивый и низкий, мог принадлежать и мужчине. Аркадий и Евгений благоговейно взирали на гостью и понимали: от них ничего не зависит.
«Кто ты? – в замешательстве мстительница облизнула губы, – ты… ты похожа на них! На тех, что заточили меня в ледяную бездну! Унизили и растоптали! Пришла надеть оковы? Не получится! Убирайся!»
Волосы Верлиоки сгорели до того, как коснулись матери.
«Наследница не солгала, – разочарованно произнесла создательница, – ты впала в безумство, по чужой воле».
«Повторяю, кто ты? Я не вернусь в склеп! Никогда!»
«Верлайя, – в голосе Ладии послышалась улыбка, – решительная, дерзкая, но такая наивная! Кто подарил кулон, что я вижу на тебе?»
«Н-не знаю! – Верлиока обхватила голову руками, – он был всегда!»
«Это не так».
Щелчок пальцев, и с шеи мстительницы сорвалось ожерелье: прозрачный, словно кусок стекла, камень на серебряной цепочке. Ладия сжала кулак, и украшение сгорело во вспышке тёмного пламени.
Верлиока пошатнулась и упала бы, но мать поддержала её крылом. Изо рта полилась смолянистая жидкость, подобно кислоте прожегшая землю Солонны. Пальцы скребли грунт, волосы роились в беспорядке, словно выкуренные из улья пчёлы. Судороги били тело, и будь это человек, раздробили кости и порвали мышцы подобно плесневелым нитям.
Ольга смотрела на дочь Ладии и медленно перебиралась к Эмилии. На беседу высших не повлиять, лучше быть ближе к наследнице. У создателей свои понятия о зле и добре, гостьи с лёгкостью могут признать наместниц неугодными.
Обняв сонную Миланю, Белая Леди покосилась на Верлиоку и охнула. Та выпрямила спину, в прежде чёрных глазницах загорались звёзды.
«Я… помню тебя, – по щекам скользили настоящие слёзы, – помню.»
Ладия сложила крыло.
«С возвращением.»
«Кто меня проклял?»
«Радагаст. Латырь сохранил его энергию».
«Зачем? Мы почитали друг друга!»
«Скорее всего, возжелал большей власти. Знал, ты моя любимица, вот-вот научишься создавать цветы, и обманул обеих. Тайно наслал безумие, после пожаловался на тебя и пообещал исправить. Позвал Алеля, Дару и, якобы, напомнил тебе истинные ценности. Я поверила сыну, не проверила. Зря».
«Ценности? Меня истощили и спрятали в гробницу! В огне ярости я хотела уничтожить этот мир! Выпить всю жизнь! Найти мучителей и сделать с ними то же самое! Я превратилась в то, с чем ранее боролась! Я… чудовище! Наместницы правы…»
Ладия протянула руку. Всхлипнув, Верлиока сжала и закричала. Проклятую изгнанницу били вихри света. Казалось, каждая волна смывает с неё десяток лет, по человеческим меркам. Исчезали морщины, выпрямлялась спина, волосы наливались серебром луны. Десять ударов стихии насчитала Ольга, десять томительных секунд, которые превратили старуху в хрупкую девушку. Ровесницу Милы.
«Лучше?»
«Я стала собой, – она тряхнула кудрями, – позволь увидеть Радагаста!»
«Мы вместе наведаемся к твоим братьям и сестре, – голос Ладии заледенел, – каждый должен знать своё место».
«Аэрис…»
«Наместницы восстановят, – она обернулась на разбитую печать, – пойдём, по дороге я расскажу много важного…»
Взмах крыльями, и создательницы пролетели сквозь стену. Последнее перо скользнуло по стене, начертило розу ветров и сгорело в пламени. О разговоре матери и дочери напоминали ямки, оставшиеся от развеянного проклятия и сока великого древа. Оживали стражи и, едва удерживаясь на сломанных крыльях, окунались в оттаявшее озерцо. Смывали кровь, стряхивали капли и, возрождённые, метались по Солонне, будто пчёлы из разорённого улья.
– Миланя, – Ольга крепко обняла наследницу, – у тебя получилось!
– Это невероятно, – вставил Женя.
Аркадий молчаливо пересёк пещеру и опустился перед Ольгой на колени.
– Забудь, – смутилась Белосельская, – обиды в прошлом.