Страница 19 из 47
— Чем я могу помочь? — искренне спросила я. Не удивлюсь, если в родственниках у неё потоптались сильные интуиты и просто так оставлять подобные треволнения не стоит.
— Я не знаю, простопросто передай Генриху, чтобы был осторожен. Что-то грядет.
Сказала, опустошенная непосильной ношей девушка и откинувшись на скомканную постель — наконец-то уснула.
Я накинула плащ, крепко подбитый соболем, и вышла в морозный вечер. Казалось, ясное небо насмехается над прошлым и подводит черту под кошмарным вчера, являя во всей красе низкое, бархатное небо с россыпью крупных звезд, к коим немного позднее присоединяться их более скромные сестрицы.
Рир неспеша вёл меня в сторону леса, видимо не решаясь начать непростой разговор, а я и не настаивала. Обиды на него у меня не было, предугадать прорыв, что произошёл так внезапно, не смогли бы даже маги, а защищать меня ценой своей жизни, он не обещал.
Снежок уютно похрупывал под ногами, свежий воздух бодрил и вносил ясность в сонный от лекарств разум, щеки пощипывало от мороза, и я дурным делом даже забыла для чего мы здесь, просто наслаждаясь пешей прогулкой. Мышцы от непривычной трансформации ныли и болели в самых непредсказуемых местах, но неприятные ощущения меркли, перед чувствами вины и самобичевания коим я предалась, как только осталась наедине с собой и своими мыслями.
— Ты не виновата, МакКайла, — подал голос волк, — к тому же есть шанс, что он жив
— О чем ты? — не поняла я, — даже если ему удалось пережить переход на ту сторону, он еще лисенокему ни за что не выжить в той агрессивной среде, ты сам говорил.
Приветствуя ЛаЛуну, Волк протяжно завыл, выпуская из пасти белое облачко пара, а спустя мгновение прорвавшись сквозь бурелом сухих веток, на протоптанную тропу выбежали три пушистых щенка, и как по каманде сели упитанными попами на прелую листву:
— Мои же смогли, — услышала я в голове.
Два волчонка были явно в папочку — белые, с льдисто синими глазами, а вот третий
— Третья, — исправил Фенрир, пока я рассматривала странный окрас щенка. Он был бурый, за исключением хвоста и гривы, которые были диковинного, практически алого цвета, будто пылающий факел, — это Кьяра, дочь. И ты правильно подумала, она в мать. — Милосердно я не стала интересоваться судьбой волчицы, хотя уверена, Рир успел уловить то сочувствие, что мелькнуло на периферии моего сознания. — Их было пятеро.
— Мне жаль.
— И мне. — Ответил волк. — Но я не терял надежды Кай, и ты не теряй.
— Не буду, — согласилась. — Я из тех, кто верит, что воля способна изменить даже линии на наших ладонях.
— Ты не видел ничего странного в ту ночь? — спросила я, надеясь на чудо.
— Странного для тебя или для меня?
— Хм, для нас обоих.
— Я видел человека, от которого фонило нашей магией, — задумался Рир.
— Не оборотня?
— Нет, он был человеком. Но опознать я его смогу, вопреки тому, что на нем был амулет искажения.
— Но как? Даже оборотни в боевой ипостаси не могут, амулет искажает и внешность, и звуки, и даже запахи.
— Я не оборотень. Я — иной. От него пахло кровью. Неправильной, мертвой. Тлетворный смрад разлагающейся плоти чудовищ. Я не могу это объяснить, но, если когда-нибудь он попадется мне вновь, дам тебе знать. И еще. Этот отступник крайне опасен, хотя уверен моё предупреждение излишне.
— Спасибо, я уеду на пару унов, вернусь — представим малышей Фальку.
— Спасибо, МакКайла.
Мертвецкая Особого Отдела не отличалась от других анатомичек, в которых во времена медпрактики мне довелось побывать.
Тот же приторно-сладкий запах формалина, горчащий в легких спертый воздух замкнутого пространства и циничные донельзя прозекторы, без естественной брезгливости поглощающие тай с овсяным печеньем, стоя над свежим (или не очень, это уж как повезет) трупом. Всегда спокойно относилась к занятиям в прозекторской, воин должен знать как выглядит рана, нанесенная тем или иным оружием, вот трейнеры и таскали нас через выходные, поскольку оказия наблюдать характерные отметины случалась не часто.
Мирное время вносит определенные коррективы в обучение, и посмотреть жертв бандитских разборок или заказных убийств преподаватели водили нас как на выставку холодного оружия в Орумский Музей Гауса. Редко, но метко.
Шутники, вроде тех, что сейчас разыгрывали предо мной целое представление, к их вящему неудовольствию, никогда не находили в моём лице достойный объект для насмешек, после того, как в шестнадцать, Генрих Бладъельтер проводил меня в морг, для того, чтобы я смогла посмотреть на дело своих рук (а так же зубов и когтей), меня ни разу не тошнило от вида мертвеца, каким бы он ни был.
И всё же двум практикантам медицинской школы удалось привлечь моё внимание, хотя, уверена, и они были в некотором шоке от увиденного, когда, не дожидаясь моего ухода сняли защитный кокон. Давеча мне не довелось полюбопытствовать, я посчитала это лишним, хотя слова Фалька о том, что сопровождаемые мною мертвецы разительно отличаются от других пострадавших должны были всколыхнуть свойственную моему разуму пытливость.
Тела отличались друг от друга, практически во всем, от возраста и роста, до цвета кожи и одежды, а вот общего в них было целых два определяющих фактора, которые сравняли их за чертой жизни: это были мужчины, и они были седыми. Их волосы, брови, ресницы, а у одного и борода были белыми, как первый снег.
Я попросила разрешения остаться на вскрытие. Наступив на горло неуместному, малодушному стремлению бросить всё и отправиться к сестре — уйти, не узнать о результатах я не могла, к тому же, вряд ли Фальку, как бы он не хотел приобщиться, а мне тем более, кто-то сообщит о результатах вскрытия. Когда патологоанатомы, ошарашенные увиденным, согласно кивнули, предварительно пригласив старшего, я затаилась в уголочке, не желая привлечь ненужного внимания и пропустить что-нибудь важное.
Меня заметили во время подготовки ко вскрытию, но после детального внешнего осмотра, к неестественной седине я смело могла прибавить странные отметины на внутренней стороне ладоней, темные, змеистые, как при отравлении крови аконитом. И именно этой детали в отчетах нашего лекаря не было, проявились отметины позже, вероятнее всего активировала их резонансная магия сохраняющего кокона, как и полностью лишенных пигмента волос. Все эти особенности проявились уже после того, как тела законсервировали для отправки.
Меня благополучно выперли из прозекторской, да я и не сопротивлялась, в конце концов я могла попросить копии отчетов у Генриха, надеюсь он не откажет.
Не успела я выйти из мертвецкой как дверь напротив открылась и сильные руки втянули меня в темный провал, прижимая к твердому телу. А едва я раскрыла рот желая возмутиться столь бесцеремонному обращению, как меня поцеловали! Горячо, чувственно, страстно. И я ответила, теряясь на сладостные мгновения в головокружительных ощущениях близости.
Груди заныли, требуя ласки, руки сами потянулись к связанным в узел волосам, притягивая еще ближе желанные губы, жесткие, но ласковые. Руки Генриха мяли мою попку, а я стонала ему в губы, не в силах сдерживаться.
— Кайла, — хрипло прошептал Генрих, — я так скучал.
— И я, — призналась, раскрасневшись.
В полутемном помещении, создающем приватность, его близость непозволительно волновала меня, крепкие мужские объятия, настраивали на романтический лад, а поцелуи, коими осыпал меня Бьерн — пьянили почище медовухи. Лишь спустя продолжительное время, мы оторвались друг от друга, едва не перейдя черту, здесь, в казенном доме.
— Пойдем, — практически приказал Генрих отстраняясь.
А когда мы наконец-то оказались в его кабинете вновь поцеловал, не давая огню разгореться в пожарище, нежно, томительноно вдруг замер, перебирая мои пальцы.
Я, улыбнувшись, вытащила тонкую цепочку, на которой висело приметное, обручальное колечко, любой, кто хоть немного знаком с геральдикой узнает его без труда. Хризолит приветливо подмигнул в неярком свете кристаллов, и я вновь спрятала его за пазуху, не желая демонстрировать всем свой выбор.