Страница 6 из 79
Офицеры и мичмана и сами не давали маху на боевой службе, вкладывая свою полученную в Сирии, Анголе валюту в дефицитный ширпотреб, пользующийся большим спросом в стране Советов, которая погрязла в тотальном дефиците и намертво застряла в средневековом феодализме. Некоторые мичмана, пользуясь тем, что у них был свободный выход в город, ченчевали советские чирвонцы на золото, часы и другие быстроликвидные товары. По приходу в Союз отцы-командиры с большим трудом стаскивали с корабля огромные чемоданы и мешки с сэкономленными продуктами. Потом получив боны, шли в боновый магазин и отоваривали их там опять же на дефицитные товары. Джинсы примерно там стоили десять бонов, а на толкучке с руками отрывались за двести рублей, коньяк один бон и т. д. Кто не хотел связываться с барахлом (всё-таки элита флота) продавали боны по курсу один к десяти. Можно посчитать прибыль, которую они получали после этих коммерческих операций.
Удачно провернув свой небольшой бизнес, отцы-командиры приходили на корабль и с сытыми рылами, отрыгивая московской сырокопчённой колбасой и российским сыром, начинали воспитывать полуголодных и нищих матросов, у которых иногда и сигарет-то не было. Да что там сигарет, некоторые ходили без трусов и носков. Этим отцам-командирам никогда и в голову не могло прийти, чтобы купить и принести на корабль что-то из вкусного съедобного и поделиться со своими подчинёными. А ведь и от матросов немало зависело в походе и на боевой службе. Но нет зарплату; валюту и боны за боевую выплачивали офицерам, а матросам жалкие крохи — практически ничего.
Так чему удивляться, что некоторые сорвиголовы обносили офицерские каюты и склады, где те хранили свои припасы? Кто посмеет из матросов срочной службы их в этом упрекнуть? Только те из них, кто прицепив на свои погоны старшинские лычки, грел втихаря уши замполитам имея от них преференции — увольнения, отпуска, повышенный должностной оклад и т. д. А потом выйдя в запас и общаясь в интернете, они имеют наглость рассказывать о каком-то мифическом флотском мышебратстве, где все равны и офицеры и матросы срочной службы.
Прошу меня извинить, уважаемые читатели, что-то автора занесло несколько вперёд, и он ударился в философические рассуждения — вернёмся к сюжету рассказа.
Итак Лёха крутил педали и наслаждался чистым ночным воздухом. До Угольной бухты осталось проехать совсем немного, когда неожидано из-за угла на встречу ему выскочила машина и ослепив фарами, зацепила бампером колесо велосипеда. Лёха сделав кульбит перелетел через руль и больно ударишись упал в кусты, а от туда в какую-то глубокую канаву. Раздался звон бьющихся бутылок, скрип тормозов и машина остановилась.
— Ёб вашу мать! — вызверился Лёха. — Суки, уроды!!
— Да жив он. А ты говорил сбили на смерть. Слышишь, как ругается? — сказал кому-то вышедший из машины человек в форме милиционера.
— Ты где терпила? Вылазь, отвезём тебя в больничку. Или сам дойдешь?
— Сам дойду.
— Что-то мне голос твой знаком… Ты где живешь? А-ну вылазь.
— Пошли на хуй козлы, не вылезу.
— Бля буду, если бы я не знал, что мой земеля Лёха Дигавцов сейчас служит на девятке, отдал бы голову на отсечение, что это он. Ты кто такой, орёл?
— Это ты, что ли, Серёга, Остапец? — удивлённо спросил Лёха узнав в говорившем своего земляка из Запорожья, который демобилизовался почти год назад.
— Я конечно. Вот так встреча. Ты какого хера ночью болтаешься на лайбе? В отпуске, что ли?
— В отпуске. Руку подай. Помоги вылезти.
Остапец присев на корточки, опустил вниз руку и Лёха кое-как смог вылезти из канавы. Кружилась голова и сильно болела ушибленная рука и спина. Но и тем не менее настроение от падения хуже не стало.
— Сергей, нам пора ехать, — подал голос из машины напарник земляка.
— Лёха ты уж извини, но нам действительно пора ехать. Если будет время заходи в нашу общагу на Ревякина, я там часто бываю.
— Давно служишь?
— Почти полгода. Покрутился дома, потом вернулся назад, думал пойти служить мичманом на коробку, но родственник сфаловал в милицию. Учусь заочно на юридическом. Пока нравится. Как отслужишь — приходи и тебе помогу устроиться.
— Подумать надо, — буркнул Лёха, оттаскивая свой разбитый велосипед в сторону.
— Ладно, думай, — хлопнул Лёху по плечу Остапец, сел в машину и умчался по своим делай.
Велосипеду был поломан и ремонту не подлежал. Лёха скинул его в канаву, выбросил туда же разбитые пивные бутылки и хромая пошёл, придерживаясь тёмных мест, на свой корабль. Дорога не заняла у него много времени и уже через час он был на причале. Вахтенным у трапа стоял его земеля подгодок Капто, который без проблем пропустил его на корабль. Переодевшись в шхере в свою робишку, он там же оставив и мешок, пошёл спать в свой кубрик.
6
Проснулся Лёха поздно, он проспал и зарядку, и построение на подъём флага, и даже завтрак. Но кто-то о нём побеспокоился — на тумбочке возле его коечки стояла кружка с чаем и пара кусочков белого хлеба с маслом. Годок — положено уже есть белый хлеб по сроку службы. На некоторых кораблях молодые матросы почти не ели белого хлеба и только прослужив два года получали такую возможность кушать его ежедневно. Это при условии, что он имелся в наличии, потому, как на боевой службе выпекался белый хлеб в небольших количествах и шел только в офицерскую кают-компанитю, а остальной личный состав был вынужден питаться сухарями со стасиками.
Умывшись и без аппетита позавтракав Лёха сел писать письмо, но не нашёл своей ручки «Паркера» с золотым пером, который он выменял в Сирмм на кусок меди. «Видимо потерял», подумал он и пошел на бак в курилку. Там уже курило несколько матросов, которым заниматься корабельными работами было не положено по сроку службы, среди них был и Вася Бакин.