Вторая попытка

Этой эйфории мне хватило до вечера. А потом мной вновь завладела маета и беспокойство. Зима, будто опомнившись, решила оторваться в последние свои дни. С утра шёл снег, крупный, красивый, такой, что хотелось за кисть и рисовать. А после полудня поднялся ветер. Сначала робкий, неспешный, он подхватывал снег и мел его по земле. Затем вошёл во вкус и начал буянить. Завывал, толкал прохожих в спины, срывал плохо закрепленные вывески. Я подходила к окну и тревожно вглядывалась в происходящее. Соседнего дома к вечеру не было видно за пеленой ветра и снега, а перед нашим подъездом намело высокий сугроб, все припаркованные во дворе машины тоже замело с головой. Людей тоже словно ветром сдуло, никого. Меня потряхивало от волнения, я сама не могла найти объяснения своему поведению. Я то присаживалась на край кресла, то поднималась и кружила по маленькой комнате, натыкаясь на острые углы мебели. Было тихо, только ветер шумел, да грохотал лист обшивки на крыше подъезда. Время тоже тянулось так медленно, как назло. Столько волнений, столько тревог, столько мыслей, а только подкрадывается ночь.

Апофеозом моих страхов стало отключение света. Он вдруг моргнул и погас. Я осталась в почти кромешной темноте, лишь окна слабо серели. Страх захлестнул меня с головой, животный, дикий. Пусть я и была одна, но в моей прихожей последние дни всегда горел свет, в любое время суток. И я всегда могла выглянуть на улицу – город светится огнями. Сейчас не было ничего, словно я одна осталась во всем мире. Я попыталась найти свечи на кухне, но безуспешно. Свернулась калачиком на диване и уже готова была подвывать от страха. Или бежать наверх, к Сашке, чтобы не быть одной. Здравый смысл удерживал на месте – я боялась, что Саша решит, что это отличный повод перенести наши отношения в другую плоскость.

Я не заметила, как уснула. А когда проснулась, царила такая темнота, что я поморгала, не в силах понять, открыты ли мои глаза. Вскоре глаза привыкли, и темнота стала казаться мягкой, серой. Едва различая контуры мебели, чуть не упав, я дошла до включателя, щелкнула светом – ничего. Попила воды, которая уже успела чуть согреться в не работающем холодильнике, я выглянула в окно.

 Ветер не утих, вовсе нет. Но он немного умерил пыл и уже не казался апокалиптическим. Дул занудно, на одной ноте, лишь порой захлебываясь своими порывами. Все было в снегу, намело сугробы, которые сгладили очертания, спрятали под собой все, что могло нарушить снежную гармонию. По тому, что ещё днём было дорогой, а теперь стало ровным полотном снега, шла одинокая цепочка следов. Свежих, ещё не заметенных. К моему подъезду. Я задохнулась от внезапной мысли, сделала шаг в прихожую… остановилась, сомневаясь в своей разумности. Прислушалась, но ничего кроме отдаленного завывания ветра и размеренного хода секундной стрелки в часах не услышала.

– Я сошла с ума, Эльза меня заразила, – прошептала я. Но мой дрожащий робкий голос меня не отрезвил.

Споткнувшись о тумбу, которую я ежедневно толкала туда-сюда, ушибив локоть, я добралась до входной двери. Встала, коснувшись её и остановившись в нерешительности. Затем, не давая себе более сомневаться и раздумывать, отперла замки и открыла дверь. Если в квартире было просто темно – в подъезде царила кромешная тьма. Я стояла на пороге своей квартиры и смотрела в темноту. Внезапно я почувствовала дуновение воздуха, закрыла глаза и почувствовала, как по спине бегут мурашки.

– Адам? – спросила я, не открывая глаз. Казалось, я так больше чувствую и могу уловить его дыхание.

Ногам стало холодно, я переступила и поежилась. Потекли томительные секунды. Я стояла, закрыв глаза, в распахнутых дверях квартиры и даже не чувствовала себя нелепо – темнота, она все скроет. Прикосновение – такое лёгкое, словно дуновение, к моей коже. Мурашки спохватились и побежали второй волной. Рука, касавшаяся меня, заскользила выше, от запястья, вверх, по ямке у локтя, по предплечью, леконько дотронулись до щеки в простой, короткой ласке.

– Тебя не должно быть здесь.

– Но я же тут.

– Я обещала, обещала, что никогда..

– Темно, – по его голосу, мне показалось, что он улыбается. – Никто не увидит. А я никому не расскажу.

На моих губах было его дыхание – так близко, невероятно близко. Я всхлипнула, сдаваясь, буквально толкнула себя вперёд, к нему. Даже не обратила внимания, что ударилась о него, главное – его губы под моими, я могу хвататься за него, срывать с него одежду, касаться кожи. Он был небрит, меня царапала щетина, но даже от этого я получала удовольствие.

– Детка, темно, конечно, но, может, войдем в квартиру?

Он легонько подхватил меня под попу, поднимая, я обхватила его руками, ногами повиснув, как обезьянка. Адам шагнул в квартиру, не замечая моего веса. Щелкнул, закрываясь, замок – вот теперь можно дать себе воли. Темнота, одна темнота, а на мне его руки, во мне он, что может быть прекраснее, удивительнее? А потом, когда все закончилось, когда не осталось ничего, кроме истомы в теле, лёгкой ломоты, приятной, не досаждающей, я лежала, держа его руку, и понимала, что опять не права. Что я слабая, ничтожество. Что этот мужчина мне настолько нужен, что я с лёгкостью переступила и через себя, и через свои без того нетвёрдые принципы. И что, если я не скажу стоп, все начнётся заново, это замкнутый круг. И я буду бегать, и обжигаться, и спотыкаться, и плакать, и грызть ногти, и ждать, снова и снова ждать.

– Уходи, – попросила я и почувствовала, как напряглась его рука в моей.

– Ты так этого хочешь?

– Просто это мне необходимо. Я не хочу…иметь с вами…тобой, ничего общего, – кроме ребенка, растущего в моей утробе, мысленно добавила я.–Если даже ты, даже ты Адам…тебе нельзя верить, зачем вообще все это?