Сильмариллион

Наконец после долгих споров Феанор взял верх и зажег бо́льшую часть собравшихся нолдоров жаждой увидать новые дивные земли. Потому, когда Финарфин вновь стал призывать помешкать и задуматься, поднялся громкий крик: «Нет, идем, идем тотчас!» И Феанор с сыновьями начали готовиться к уходу.

Немногое видели впереди те, кто решился вступить на темный этот путь. Однако все было сделано в величайшей спешке: Феанор влек их вперед, боясь, что сердца их остынут и слова его пропадут втуне; и, как бы ни были горды его речи, он помнил о мощи валаров. Но из Валинора не приходило вестей, и Манвэ безмолвствовал. Он не хотел ни препятствовать Феанору, ни запрещать ему действовать. Ибо валаров опечалили упреки в злых намерениях против эльдаров и не хотели они удерживать никого против воли. Сейчас они наблюдали и ждали, ибо не верилось им, что Феанор сможет подчинить всех нолдоров своей воле.

И впрямь, когда Феанор взялся руководить выступлением нолдоров, начались раздоры. Ибо, хотя Феанор и подвигнул всех на уход, далеко не все согласны были признавать его королем. Куда больше любили они Финголфина с сыновьями – и множество жителей Тириона отказались подчиниться Феанору, даже если и пойдут с ним; так что в конце концов нолдоры пустились в горький свой путь двумя воинствами. Феанор и его сторонники шли впереди, но воинство Финголфина было больше; сам он шел против воли, по просьбе своего сына Фингона, и еще потому, что не хотел оставлять свой народ, страстно желавший уйти, на произвол поспешных решений Феанора. Финголфин не забыл о словах Феанора перед троном Манвэ. Вместе с Финголфином – по тем же причинам – шел Финарфин, но уходил он очень неохотно. Из всех нолдоров Валинора, ставших теперь поистине многочисленным народом, едва десятая часть отказалась отправиться в путь: кое-кто из любви к валарам (прежде всего к Ауле), кое-кто из любви к Тириону и дивным творениям своих рук – но никто из страха перед грозными опасностями пути.

Едва пропела труба и Феанор вышел из врат Тириона, посланец Манвэ принес его слово:

«Неразумию Феанора могу я противопоставить лишь совет. Не уходите! Настал недобрый час, и путь ваш ведет к скорби, коей вам не дано провидеть. В этом походе валары не станут помогать вам, но не станут они и удерживать вас. Знайте: как вольны вы были прийти сюда, так вольны и уйти. Ты же, Феанор, сын Финвэ, клятвой своей изгнал себя сам. В горестях распознаешь ты ложь Мелькора. Он валар, сказал ты. Тогда клятва твоя неисполнима, ибо никого из валаров не одолеть тебе – ни теперь и никогда впредь в чертогах Эа, пусть даже Эру, коего ты призывал, сделает тебя втрое сильнее, чем ты есть».

Но рассмеялся Феанор и, обращаясь не к вестнику, а к нолдорам, сказал:

– Так! Значит, сей доблестный народ отпустит наследника своего короля в изгнание одного, лишь с сыновьями, сам же вернется в оковы? Но если кто и пойдет со мной – вот что скажу я им: вам предрекли скорбь? Но мы познали ее в Амане. В Амане низверглись мы от блаженства к скорби. Попытаемся же теперь взойти через скорбь к радости – или хотя бы к свободе.

Потом, обратясь к посланцу, воскликнул:

– Так скажи Манвэ Сулимо, Высокому Властителю Арды: если Феанор не сможет низвергнуть Моргота, он, во всяком случае, не станет откладывать погони и медлить, скорбя. И быть может, Эру вложил в меня пламя куда большее, нежели ведаешь ты. Такую рану нанесу я Врагу валаров, что даже Могучие в Кольце Судьбы удивятся, узнав о том. О да, в конце концов они пойдут за мною. Прощайте!

В тот час голос Феанора был столь могуч и властен, что даже вестник валаров поклонился ему, словно получил достойный ответ, и удалился. Нолдоры продолжали путь, и род Феанора, торопясь, вел их вперед вдоль берегов Эленде. Не единожды обращался их взор назад, к Тириону на зеленой Туне. Медленнее и не так охотно двигалось сзади воинство Финголфина. Первым шел Фингон, а в конце Финарфин, и Финрод, и многие благороднейшие и мудрейшие нолдоры; и часто оглядывались они, дабы увидеть дивный город свой, покуда свет Миндон Эльдалиева не исчез в ночи. Они уносили оттуда больше воспоминаний о блаженстве, нежели все другие, и кое-кто даже захватил с собою некоторые сделанные там вещи – утешение и бремя в пути.

Феанор вел нолдоров на север, ибо намеревался преследовать Моргота. Кроме того, Туна у подножия Таникветиль лежала у самой границы Арды, и Великое Море было там неизмеримо широко, тогда как на севере, где пустыня Арамана и берега Средиземья сближались, разделяющие их воды становились у́же. Но рассудок Феанора остыл, и понял он, хоть и поздно, что всему их огромному воинству никогда не преодолеть долгих лиг до севера и не пересечь морей, кроме как на судах; однако постройка столь большого флота заняла бы слишком много времени, будь даже нолдоры искушены в этом ремесле. Потому он решил уговорить тэлери, всегдашних друзей нолдоров, присоединиться к ним; и в бунтарстве своем думал, что так можно преуменьшить блаженство Валинора и приумножить силы для борьбы с Морготом. И он поспешил в Альквалондэ и там держал перед тэлери ту же, что и в Тирионе, речь.

Но тэлери не тронули его слова. Они печалились об уходе своих родичей и давних друзей и скорее стали бы отговаривать их, чем помогать. И не желали они ссужать корабли или помогать строить их против воли валаров. Сами же они не хотели иного дома, кроме берегов Эльдамара, и иного владыки, кроме Ольвэ, короля Альквалондэ. Он никогда не внимал Морготу и не звал его в свои земли, и верил, что Ульмо и прочие валары залечат раны, нанесенные Морготом, и что за ночью снова придет рассвет.

Тогда Феанор разгневался, ибо все еще боялся задержки, и в сердцах объявил:

– Вы отрекаетесь от дружбы с нами в час нужды, однако вы рады были получить нашу помощь, когда – робкие, неумелые и неимущие – явились на этот берег. В прибрежных хижинах ютились бы вы по сей день, если б нолдоры не построили вам гавани и не трудились на ваших стенах.

Но отвечал Ольвэ:

– Мы не отрекаемся от дружбы. Однако дело друга – разубедить заблудшего. Когда нолдоры приветили нас и помогли нам, иные звучали речи: «В землях Амана жить нам вечно как братьям, чьи дома стоят рядом». Что же до кораблей – не вы дали их нам. Не у нолдоров научились мы этому искусству, но у Владык Моря. И белое дерево обрабатывали мы своими руками, а белые паруса ткали наши жены и дочери. А потому мы не отдадим и не продадим корабли ни другу, ни союзнику. Ибо говорю тебе, Феанор, сын Финвэ; они для нас то же, что камни для нолдоров, – труд наших сердец, и второй раз нам подобного не совершить.

Феанор оставил его и в мрачных думах сидел под стенами Альквалондэ, покуда не собралось его воинство. Тогда рассудил он, что сил у него довольно, и, войдя в Лебяжью Гавань, послал воинов на стоявшие у причалов корабли, дабы взять их силой. Но тэлери дали ему отпор и сбросили многих нолдоров в море. Обнажились мечи, и началась жестокая сеча на судах, на освещенных светильнями набережных и причалах Гавани, и даже на высокой арке ее врат. Трижды отбрасывали от кораблей воинов Феанора, и многие пали с обеих сторон; но тут нолдоров поддержал Фингон, и передовые отряды воинства Финголфина, которые, подоспев и увидев, что идет бой и родичи их погибают, кинулись в битву прежде, чем узнали, что было причиной розни; кое-кто решил даже, что тэлери хотят помешать исходу нолдоров по велению валаров.

Так тэлери были в конце концов побеждены и большинство мореходов Альквалондэ лиходейски убиты. Ибо нолдоры сражались отчаянно и яростно, а тэлери были слабее и вооружены лишь легкими луками. И нолдоры взошли на их белые корабли, сели на весла и поплыли вдоль берегов на север. И Ольвэ воззвал к Оссе – но тот не явился, ибо не позволили валары силой задерживать нолдоров; но Уинен оплакивала погибших мореходов-тэлери – и море в гневе поднялось на убийц. Многие корабли разбились, а все, кто был на них, – потонули. О резне в Альквалондэ много сказано в Но́лдолантэ, падении нолдоров – в плаче, что перед смертью своей сложил Маглор.