Сильмариллион

Кроме того, хотя в те дни валарам было известно о грядущем приходе людей, эльфы о нем ничего не знали, ибо Манвэ не открыл им этого. Мелькор же, видя, как молчание Манвэ можно обратить во зло, тайно поведал эльфам о Смертных. Однако он и сам мало знал о людях, ибо, захваченный собственным напевом Песни, не вслушался в Третью Тему Илуватара; но теперь среди эльфов прошел слух, что Манвэ держит их в плену, дабы люди могли прийти и занять их место в Средиземье; ибо валары поняли, что сумеют легче покорить этот короткоживущий и более слабый народ, обманом лишив эльфов наследства Илуватара. Не было в этом правды, и никогда валары не желали повелевать людьми; но многие эльфы поверили – или почти поверили – лиходейским словам.

Так, прежде чем валары узнали о том, спокойствие Валинора было отравлено. Нолдоры возроптали, и многие исполнились гордыни, позабыв о том, сколько умений и знаний получили они в дар от валаров. Ярче же всего вспыхнула жажда свободы и новых владений в страстной душе Феанора; и Мелькор втайне смеялся, ибо именно к этому была направлена его ложь, потому что он ненавидел Феанора и вожделел Сильмарилов. Но их ему было не достать; ибо, хотя Феанор и носил камни на празднествах, и они сияли у него на челе, в другое время они хранились под стражей, запертые в глубоких подвалах сокровищницы Тириона. Ибо Феанор любил Сильмарилы ревнивой любовью и не показывал их свет никому, кроме отца и своих семерых сыновей; редко вспоминал он теперь, что свет, сияющий в них, ему не принадлежит.

Высокими владыками были Феанор и Финголфин, старшие сыновья Финвэ, и все почитали их в Амане; но теперь они исполнились гордыни и завидовали правам и достоянию друг друга. Тут Мелькор пустил в ход новую ложь; и до Феанора дошли слухи, что Финголфин и его сыновья замыслили свергнуть Финвэ и обманом лишить власти Феанора с сыновьями, и с дозволения валаров занять их место; ибо не по нраву валарам, что Сильмарилы заперты в Тирионе, а не отданы им во владение. А Финголфину и Финарфину было сказано: «Остерегайтесь! Не питает любви гордый сын Мириэль к сыновьям Индис. Сейчас он возвысился и держит отца в своих руках. Недолго осталось ждать, покуда он изгонит вас с Туны!»

Когда Мелькор узрел, что пламя его лжи разгорается и гнев с гордостью проснулись в нолдорах, он завел с ними речь об оружии; и нолдоры принялись ковать мечи, топоры и копья. Делали они и щиты, изображая на них гербы многих семей и родов, что соперничали друг с другом. Ими они хвалились, а об ином оружии молчали, ибо каждый считал, что лишь он один был предупрежден. И Феанор выстроил тайно кузню, о которой не знал даже Мелькор, и закалил там острые мечи для себя и своих сыновей, и отковал высокие шлемы с алыми гребнями. Горько раскаялся Махтан в том дне, когда открыл мужу Нерданэли секреты работы с металлом, перенятые у Ауле.

Так ложью, слухами и вероломными советами Мелькор склонил нолдоров к распрям; и от их ссор пришел в конце концов закат благих дней Валинора, и иссяк его древний блеск. Ибо Феанор теперь открыто подбивал на мятеж против валаров, объявляя, что покинет Валинор и избавит нолдоров от рабства – тех, кто пойдет с ним.

Великое смятение началось в Тирионе, и Финвэ встревожился и созвал приближенных на Совет. А Финголфин поспешил во дворец и, встав перед троном, сказал:

– Король и отец мой, ужели не усмиришь ты гордыню нашего брата Куруфинвэ, называемого – и не напрасно – Пламенным Духом? По какому праву говорит он за весь наш народ, будто он – король? Ты, а не кто другой, говорил некогда с квенди, советуя им внять призыву валаров и идти в Аман. Ты вел нолдоров трудным и долгим путем через опасности Средиземья к свету Эльдамара. Если сейчас ты не раскаиваешься в своих речах – по крайней мере два твоих сына будут чтить их.

В тот самый миг, когда Финголфин произнес эти слова, в залу шагнул Феанор – в полном вооружении: на голове высокий шлем, у пояса долгий меч.

– Так я и знал, – сказал он. – Мой единокровный братец опередил меня – как в этом деле, так и в других, – потом, повернувшись к Финголфину, он обнажил меч и крикнул: – Убирайся и займи место, положенное тебе!

Финголфин поклонился отцу и, не сказав ни слова Феанору, даже не взглянув на него, вышел из залы. Но Феанор последовал за ним и у дверей королевского дворца остановил его; приставив острие сияющего меча к груди Финголфина, он молвил:

– Смотри, братец! Этот клинок острее твоего языка. Хоть раз еще попробуй занять мое место в помыслах и любви отца – и, быть может, мой меч избавит нолдоров от того, кто жаждет стать господином рабов.

Слова эти слышали многие, ибо дом Финвэ был на большой площади у подножия Миндона; но Финголфин снова ничего не ответил и, молча пройдя через толпу, пошел искать своего брата Финарфина.

Непокой нолдоров не был тайной для валаров, но семя его скрывалось во тьме; а потому, так как Феанор первым возроптал против них, они рассудили, что, хотя гордыня обуяла всех нолдоров, зачинщиком всего был он, движимый своеволием и надменностью. И Манвэ скорбел, но взирал молча. Эльдары по своей воле пришли в земли валаров и вольны были остаться или уйти; и пусть валары считали уход неразумием – помешать ему они не могли. Но сейчас на дела Феанора нельзя было взирать безучастно; и валары огорчились и разгневались. Феанора призвали предстать у Врат Валмара и ответить за свои слова и дела. Были призваны также все те, кто хоть как-то связан с его делами или знал хоть что-нибудь; и Феанору, стоявшему перед Мандосом в Кольце Судьбы, велено было отвечать на вопросы. Тогда наконец обнажился корень смуты и злобное хитроумие Мелькора стало явным; и Тулкас тут же покинул Совет, чтобы наложить на врага руки и вновь привести на суд. Но и Феанор был признан виновным, ибо это он нарушил мир Валинора и поднял меч на родича; и Мандос сказал ему:

– Ты говорил о рабстве. Если б то было рабство, ты не смог бы избегнуть его, ибо Манвэ – владыка всей Арды, не одного Амана. А твои дела беззаконны, в Амане свершились они или нет. И посему приговор таков: на двенадцать лет должен ты оставить Тирион, где грозил брату. За это время посоветуйся с собой и вспомни, кто ты и что ты. А после этих лет деянье твое должно быть забыто и не помянуто более – если другие простят тебя.

– Я прощу моего брата, – молвил тогда Финголфин. Но Феанор не ответил и молча стоял перед валарами. Потом повернулся, покинул Совет и ушел из Валмара.

С ним в изгнание отправились его семь сыновей, и возвели они на севере Валинора, в горах, твердыню и сокровищницу; и там, в Фо́рменосе, грудами лежали оружие и драгоценные камни, Сильмарилы же были заперты в железной палате. Туда из любви к сыну пришел также король Финвэ; а Финголфин в Тирионе правил нолдорами. Так ложь Мелькора, казалось, обернулась правдой, хотя произошло это из-за деяний Феанора; и рознь, что посеял Мелькор, осталась и долго жила после меж сыновей Финголфина и Феанора.

Мелькор, узнав, что его замыслы раскрыты, укрылся в горах и облаком переплывал с места на место; и Тулкас напрасно искал его. И народу Валинора казалось, что свет Дерев померк, а все тени удлинились и почернели.

Говорят, что долгое время Мелькора не видели в Валиноре и ничего не слыхали о нем, пока он нежданно не явился в Форменос и не вызвал Феанора к Воротам для беседы. Хитроумно доказывал он свою притворную дружбу, убеждая его вернуться к мысли о бегстве из тенет валаров.

– Ты видишь, как я был прав, – говорил он, – и как ты несправедливо наказан. Но если душа Феанора по-прежнему свободна и отважна, как его речи в Тирионе, – я помогу ему и унесу далеко от тесной этой земли. Разве сам я не валар? валар, и бо́льший, чем гордо восседающие в Валиноре; и я всегда был другом нолдоров – самого искусного и доблестного народа Арды.

Сердце Феанора было ожесточено унижением перед Мандосом, и он молча смотрел на Мелькора, размышляя, можно ли доверять ему настолько, чтобы принять его помощь и бежать. Мелькор же, видя, что Феанор колеблется, и зная, что душа его в рабстве у Сильмарилов, закончил так: