Год совы

Юлия покрутилась перед ним – длинное, до середины голени, фиолетовое платье с широкой юбкой в складку сидело на ней безупречно, о чем ей уже было сказано до этого, но ей все равно не верилось.

- Я же говорил, нормально, Юль, чего ты загоняешься? – Леониду уже порядком надоело выступать в роли жюри на показе мод. Собираясь на посиделки с подругами в кафе, она меряла уже если не десятое, но точно седьмое платье.

- Ну мало ли.

- Ты сама сказала, что там чисто женская компания, и все эти люди тебе близки, так не все ли им равно, в каком платье ты к ним придешь? Да приди ты хоть в халате, им все равно.

- Ну… во-первых, мне мнение этих людей важно, не меньше, чем твое, а во-вторых, мы же не одни вчетвером будем там сидеть, правильно? Зайдут посторонние люди, разных полов… Ты не понимаешь женщин, все-таки. Нам важно выглядеть безупречно.

- Что, настолько? Не проще ли забить на посторонних?

- Когда как. И от вопроса зависит.

- Ну тогда в каких вопросах можно, а в каких нельзя?

- Можно – в ключевых, мировоззренческих вопросах. Кем быть. Где работать. Как относиться к тому или иному явлению, если оно не выходит за рамки базовой морали. Но все равно у каждого человека, будь он хоть мужчиной или женщиной, есть такие вопросы, на которые забивать нельзя. У меня в число таких входит вопрос внешнего вида. Помнишь, как ты первый раз ко мне приехал? Я услышала звонок, быстренько подушилась, надела колготки и пошла открывать. Да что там, ты меня и до сих пор без колготок не видел. Мне это важно, у меня проблемы с кожей на ногах, вот я и скрываю их, как могу.

Леонид только покачал головой, глядя на этот перфекционизм.

- Все же, по-моему, ты загоняешься. Никто не будет лазить под стол проверять, есть на тебе колготки или нет.

- Под стол, конечно, не будет, но я же не разом за этим столом окажусь.

Прошла уже неделя, а он не мог никак привыкнуть к обстоятельности Камелиной в некоторых вроде бы и не жизненно важных, но для нее чем-то значимых вопросах. Сыч и Дана уехали. Кореец заперся в комнате и не вылезал из-за ноутбука, мотивируя это «срочным проектом, который сулит хороший заработок». Самого его романтика кладоискательства не особо-то и интересовала, особенно если учесть, что за несколько дней упорного ковыряния в земле они не выкопали ничего, кроме нескольких осколков кирпичей и какой-то резиновой штуковины, похожей на расплавленную клизму. Все, что оставалось Леониду – это торчать у Камелиной, что он и делал первые три дня, аккуратно появляясь к одиннадцати утра и в одиннадцать вечера же уезжая. Пока Камелина за ноутбуком большую часть дня занималась своей нравственно сомнительной работой, Леонид со старого стационарного компа, вытащенного из чулана и поставленного на ход с некоторой помощью Егора Ахмелюка, смотрел какие-то дурацкие фильмы девяностых годов, которые ему насовал тот же Ахмелюк, и играл в старенький симулятор рыбалки. Затем, посовещавшись, они пришли к выводу, что нечего вести раздельное существование, если можно проводить время еще более весело, и он теперь оставался ночевать у нее – в доме в Комрихе теперь не было нужды в четвертом спальном месте, и раскладушку он забрал к Камелиной.

Юлия будила его очень ласково – уже одетая и накрашенная, спала она почему-то очень мало, ложилась поздно, но вставала не позже десяти утра, подходила, садилась на табурет, заменявший прикроватную тумбочку, и начинала поглаживать кончиками нежных пальцев по лбу и щекам, умиротворяющим голосом вещая, что завтрак готов, что впереди новый день, полный приключений. Со стороны такое существование казалось растительным, но только лишь при условии наблюдения за этой странной парой в течение стандартного рабочего дня. Самое позднее в семь вечера Юлия закрывала ноутбук, отключала интернет и, оттащив за руку друга от старого компа, вытаскивала его на улицу, где они долго бродили по вечернему Кувецкому полю, неспешно обсуждая самые разные темы – от структуры общественной морали и перспектив технократической цивилизации до повадок соседского кота, имевшего скверную привычку запрыгивать на подоконники. Лишь тему своих личных – конкретно между ним и ей – отношений они затрагивали теперь редко, но метко, и вчера Камелина наконец объявила, что ее степень привязанности достигла порогового значения: конечно, они не имели близости и решать полное право имел один Леонид в единогласном порядке, но если он находит оправданным считать ее, Юлию Камелину, своей женщиной – она с ним согласится и отказ исключен, при условии отсутствия специальных обстоятельств. Что это за специальные обстоятельства, Камелина не уточнила, Леонид счел, что это приверженность к каким-то маловостребованным сексуальным практикам, которые в народе принято называть «извращениями», либо наличие у него постыдных заболеваний, либо его иная сексуальная ориентация. Третье отпадало, второе тоже, но насчет первого он не был уверен – мало ли, что Камелина считает извращениями: у таких женщин, как она, почти всегда бывает в голове какой-нибудь таракан по сексуальной части, и она вполне может отказать ему в близости при освещенности в помещении, позволяющей хоть что-то разглядеть. Или еще что-нибудь в таком духе.

С первого дня Камелина советовалась с ним в разных вопросах, которые не имели для него никакого значения – вроде, как ей одеться, или что приготовить. Первое время он питался купленным во все том же супермаркете фастфудом, отказываясь использовать ее кулинарный потенциал, но со временем сдался, и теперь Камелина по вечерам вдохновенно гремела посудой. Готовила она вполне прилично, хотя и специфично – сыпала немереное количество приправ во все, что можно – и даже несмотря на нелюбовь Леонида к острому, уже не было смысла сопротивляться ее решению кормить своего гостя, квартиранта и друга. А со временем, глядишь, и даже больше, чем друга.