Охотница

– Как хочешь, – произнёс он, – но Петру Викторовичу я всё-таки расскажу. Спрошу, с чем это может быть связано, и нет ли у его технологии побочных эффектов.

– Между прочим, именно ты всячески рекламировал его технологию как чудодейственную и совершенно безопасную.

– Ну да, рекламировал, – Макс со вздохом развёл руками. – Мне же помогло. И не только мне. И до сих пор, насколько мне известно, никаких осложнений ни у кого не возникало.

Он помолчал, искоса поглядывая на меня, словно ожидая какого-то вопроса. Но не утерпел и спросил сам:

– Хочешь посмотреть, что у меня получается?

– Ну, давай, – я пожала плечами. Ответ не поражал энтузиазмом, но Максу оказалось достаточно и этого. Он тут же подтянул к себе лежащий на столе тонкий рекламный листок, достал из своей сумку ручку и принялся черкать по оборотной стороне листа.

Я наблюдала за ним с вялым интересом, но угадать, что именно рождается в переплетении синих линий, тем более что по отношению ко мне рисунок был вверх ногами, мне не удавалось. Тут наконец принесли наш заказ, и я, забыв обо всём, набросилась на еду – есть действительно захотелось зверски. Через несколько минут Макс окликнул меня и протянул листок:

– Вот.

Я неохотно оторвалась от блинчиков с клубникой. На листе была нарисована стайка вспугнутых воробьёв. Птички были ещё на земле, но уже напряглись и явно готовились взлететь. Обрисованы они были довольно схематично, без мелких деталей, но меня поразила живость рисунка, схваченное на нём движение. Я почти услышала порсканье маленьких крылышек.

– А почему воробьи? – спросила я.

– Не знаю, – Макс пожал плечами. – Первое, что в голову пришло.

Я ещё некоторое время любовалась на его творение, на время забыв даже о еде.

– Здорово. Нет, правда, здорово вышло. Отдашь мне?

– Тебе понравилось? Бери, конечно. Хотя подожди, я ещё кое-что нарисую.

– Лучше ешь давай, – проворчала я, возвращаясь к блинчикам. Макс согласно хмыкнул и продолжил черкать по бумаге.

Завтрак был вкусным, сладкий горячий глинтвейн согрел меня окончательно, и моё настроение изрядно повысилось. Происшедшее уже воспринималось с долей здорового юмора – будет, что вспомнить. Подумаешь, несколько вещей украли. Чай, не последнее. Кстати, надо будет заблокировать карточки и симку.

– Мне всегда казалось, что мальчишки должны скорее мечтать о спортивных достижениях, – сказала я, наблюдая за продолжавшим что-то старательно вырисовывать Максом.

– Ну а я всегда мечтал рисовать, – не отрываясь от своего занятия, отозвался он. – Да вот таланта бог не дал. Зато теперь, спасибо Петру Викторовичу, моя мечта осуществилась.

– И что теперь будешь делать? Бросишь бизнес, подашься в художники?

– Зачем бросать? Одно другому не мешает. Будет хобби.

– Ага, то-то папа последний раз на рыбалку ездил года два назад, да и на ту – с деловыми партнёрами. Времени на хобби, прямо скажем… Эй, что это ты рисуешь?

Макс, с лукавым видом бросавший на меня короткие взгляды, широко улыбнулся. Я перегнулась через стол, и он без возражений развернул бумагу ко мне. С рисунка смотрела я сама. Вернее, нарисованная я смотрела куда-то вниз с чрезвычайно сосредоточенным видом. Чуть оттопыренная щека не оставляла сомнений в причине сосредоточенности.

– Уж хотя бы жующей мог бы меня не рисовать! – возмутилась я.

– Но ты в это время такая очаровательная! – рассмеялся Макс. – Как хомячок.

Я фыркнула и отвернулась. Когда женщине хотят польстить, её сравнивают с ланью, лебедем, на худой конец с кошечкой… Но уж никак не с хомяком!

Макс наконец принялся за свой уже, наверно, остывший завтрак. Я ещё некоторое время дулась, но потом сдалась и снова посмотрела на рисунок. И опять у Макса всё получилось очень выразительно. Девушка на рисунке была полностью углублена в процесс пережёвывания пищи, и не было никаких сомнений, что за щекой именно еда, а не флюс, к примеру. Не знаю, что там скажут знатоки живописи и графики, признают ли они за Максом талант к рисованию, но разница с предыдущими его творениями была очевидна.

Надо будет в какую-нибудь секцию единоборств записаться, что ли. Чтобы проверить, на что теперь способна я сама.

Когда завтрак был наконец уничтожен и Макс за него расплатился, мы вышли на улицу, остававшуюся всё такой же тихой и малолюдной, словно и не центр Москвы. Небо затянуло, и хотя, кажется, стало чуть теплее, резкий порывистый ветер пронизывал насквозь. Я закуталась в максову куртку, и мы двинулись к его автомобилю. Потом я бросила взгляд в ту сторону, где стоял мой «фольксваген» – и остановилась так резко, что Макс чуть на меня не налетел.

– Что случилось?

– Машина… – простонала я, не зная, смеяться мне, или плакать. – Машину угнали!

Моей машины не было. Желая окончательно убедиться, я быстро подошла к тому месту, где она только что стояла, но серебристого «фольксвагена» нигде не увидела. Только след от шин, там, где колёса проехались по глубокой, оставшейся, видимо, со вчерашнего вечера луже.