Страница 24 из 36
В пыли опустевшей платформы прыгали воробьи, освещённые первыми лучами розового заката. "Семечки, молодой человек, семечки!" - закудахтала бабка в сторону проходящего мимо Сэма. "Семечки?" - Сэм остановился и несколько секунд тупо смотрел на торговку. "Нет, не надо семечек".
* * *
Громкие звуки архаичного джаза разносились под высокими сводами комнаты "сталинки", залитой ярким светом множества ламп большой старинной люстры. Тяжёлые пыльные шторы тёмно-бордового цвета плотно закрывали оконные проемы, не пропуская ни света, ни звука. Пульсирующий африканский ритм оркестра спорил с почти атональной мелодией трубы, то спускавшейся на самые низкие ноты, напоминая бубнение сумасшедшего, то истерично взрывающейся резким пассажем в самом высоком регистре. Музыка металась по комнате, словно пытаясь найти выход, натыкалась на массивные дубовые шкафы с книгами, билась о толстые ковры на стенах и массивные облезлые кожаные диваны по углам и бессильно рассыпалась на отдельные ноты, отскакивая от стен с выцветшими обоями отвратительного бледно-жёлтого цвета.
Пол комнаты был устлан старыми пожелтевшими газетами, тут и там забрызганными алыми пятнами. На полированной поверхности стола из мореного дуба стояла ополовиненная бутылка с янтарной жидкостью и ярко жёлтой этикеткой с надписью "J&B" и пепельница, заваленная смятыми окурками, один из которых продолжал дымиться.
Безжизненность интерьера комнаты подчёркивала яркая картина на мольберте, переливающаяся свежими красками. Мужчина лет двадцати семи одетый только в одни плавки стоял перед мольбертом и сосредоточенно вырисовывал какую-то мелкую деталь на холсте размером метр на метр.
Сэм работал уже несколько часов без остановки, тёмные пряди волос прилипли к потному лбу, глаза блестели лихорадочным блеском. Громкий джаз и виски немного помогали ему заглушить Голос, звучащий в его голове. Он ставил что-нибудь из раннего Колтрейна или Дэвиса, и приступал к работе.
Злая гнетущая энергия переполняла Сэма, в этот момент он не принадлежал себе, Голос в его голове был требователен и настойчив и не утихал, пока первый мазок краски не ложился на холст. После этого в мире не осталось ничего, только окно в другой мир, которое мазок за мазком проступало сквозь пустой бездушный холст. Голос не мог ждать, окно должно быть открыто. Это заставляло Сэма работать без перерывов и отдыха.
Ему не нужно было думать, пробовать и сравнивать, он точно знал, каким должно быть сочетание красок, и какой должна быть последовательность движений. Изображение словно перетекало из головы Сэма на холст через его руки.
Еще несколько последних штрихов и картина была закончена. Он отложил кисти и вытер руки тряпками. Он вдруг почувствовал, что смертельно устал.
Сэм сделал несколько шагов назад по направлению к дивану и обессилено рухнул в кресло. Диск в очередной раз доиграл до конца, и музыка стихла. Он закурил сигарету, плеснул в стакан порцию янтарной жидкости, и, сделав большой глоток, вытянул голые ноги и уставился в потолок.
То, что случилось сегодня, случалось с ними раньше. Это происходило не чаще раза в несколько лет, и всегда приходило неожиданно. Словно накатывала волна. Волна, которая несла его без возможности остановиться и подумать о чём-то другом, тянула его в чёрные глубины, из которых слышался повелевающий Голос. И когда волна накрывала его, он не принадлежал самому себе. Всё его сознание было захвачено одним: найти ту, которую выбрал Голос и освободить. Освободить навсегда.
После каждого случая он писал картину, странным образом это приносило облегчение, словно бы смерть становилась лишь частью выдуманного нарисованного мира, и всё-то зло, что он принес в этот мир своим поступком, утекало в это окно на куске холста. После этого Голос уходил. Обычно он уходил надолго, но Сэм точно знал, что Голос уходит не навсегда.
После первого раза ещё в институте он пытался покончить с собой, наглотался снотворного, ему стало дурно, и он заблевал всю бабушкину квартиру и отключился на полу. Некстати рано вернувшаяся с работы бабушка вызвала скорую. Его откачали и спасли. После этого остался стыд и какая-то обреченность. Больше он этого никогда не пытался убить себя. Только других...
Сэм наполнил стакан и с отвращением посмотрел на картину. Он как-то пробовал написать что-то не связанное с его вторым зловещим эго, но ничего не получалось. Он просто не мог. Но эти картины... Они получались всегда. Легко и сразу. Вот и эта явно была шедевром. Несомненно, она была лучшей на сегодняшний день. (Я расту, - промелькнула мысль, наполненная горькой иронией.) Композиция и цветовая гамма картины была выполнена безукоризненно. Яркие почти кричащие тона перемежались с глубокими тёмными, подчёркнутые виртуозными переходами. Детали картины причудливо сплетались, отражая замысел художника. Реалистичность изображённого одновременно пугала и притягивала, но самой главной деталью на картине были глаза. Взгляд, наполненный болью, недоумением и в то же время осознанием приближения чего-то нового, пугающего и одновременно невыразимо прекрасного. Вот за чем охотился Голос, и именно это он забрал у девушки в лесополосе у станции Перваково. Последний взгляд жертвы был с фотографической точностью увековечен сейчас с помощью простого куска холста, кистей и красок.