Циолковский

Экзаменаторы будущих учителей, уделяли «закону божьему» особенно серьезное внимание. «Мне, как самоучке, – писал Циолковский, – пришлось сдавать „полный экзамен“. Это значило, – что я должен был зубрить катехизис, богослужение... и прочие премудрости, которыми я раньше никогда не интересовался. Тяжко мне было...»

Да, положение Циолковского не из легких. Не мудрено, что он «растерялся и не мог выговорить ни слова». Его пожалели: усадили на диван, дали пятиминутный отдых. Нервное напряжение спало, и юноша ответил «без запинки». Затем Циолковский провел пробный урок в пустом классе и получил право преподавать в уездных училищах арифметику и геометрию.

В Рязани Циолковский прожил недолго – чуть более года. Но это важный этап жизни будущего ученого. И не только потому, что он сумел, наконец, получить профессию, ставшую источником существования. Именно в Рязани молодой человек приблизился к ответу на вопрос, однажды заданный самому себе: «Нельзя ли изобрести машину, чтобы подняться в небесные пространства?»

В Вятской публичной библиотеке, перед отъездом в Рязань, Циолковский изучал «Математические начала натуральной философии» Ньютона. Эта книга познакомила его с небесной механикой. В Рязани же Циолковский чертит схемы солнечной системы, старательно вырисовывая орбиты планет. Девять листков с такого рода чертежами и заметками хранятся в архиве Академии наук СССР. На одном пометка Циолковского: «8 июля 1878 г. Воскресенье. Рязань. С этого времени стал составлять астрономические чертежи».

Будущему ученому исполнился двадцать один год, когда он изобразил карту того далекого мира, дорогу в который нашел много лет спустя. Просматривая архивную папку, в которой собраны астрономические заметки молодого Циолковского, видишь первые плоды труда начинающего исследователя. Особенно примечателен лист с краткой подписью: «Начата эта таблица в 1878 году, 24 июля. Понедельник. К. Циолковский. Рязань».

Вероятно, Циолковский с большой серьезностью отнесся к составлению этой таблицы. В ней сведены воедино описания тех «островов», к которым мог направиться путешественник по «космическому морю». Таблица выглядит своеобразной анкетой целого ряда планет. Начинающий астроном заносил в ее клеточки результаты наблюдений и расчетов. Условные значки изображают разные планеты. Циолковского интересовала их плотность по сравнению с Землей, по отношению к воде. Он записывает величину притяжения массы на поверхности планеты, время обращения вокруг оси, скорость движения экваториальных точек, площадь поверхности, объем и массу небесного тела. Таблица вышла обширной. Собранные в ней сведения – бесспорное свидетельство серьезности молодого ученого. Идеи, спустя много лет озарившие мир ярким, ослепительным светом, уже зрели в его голове.

«Астрономия увлекла меня, – объяснял впоследствии свою страсть Циолковский, – потому что я считал и считаю до сего времени не только Землю, но и вселенную достоянием человеческого потомства».

Экзамены оттесняли на время занятия астрономией. Но вот звание учителя получено, а назначения все нет и нет. Циолковский снова углубляется в. рисунки и вычисления. Он заносит их в небольшую тетрадку. Эта тетрадка ему очень дорога. Сорок пять лет он не расстается с ней. В 1923 году, кратко прокомментировав свой юношеские эскизы и формулы, Циолковский подарил ее человеку, которого очень любил и уважал, – Якову Исидоровичу Перельману. Выглядел бесценный документ весьма неприглядно, и, словно извиняясь, Циолковский написал: «Очень грязна, потому что была в наводнении 1908 года».

Некоторые страницы «Рязанской тетради» опубликованы во втором томе Собрания сочинений Циолковского. На них рисунки и формулы. Обветшавшие листы исписаны в полном смысле слова вдоль и поперек. Однако, рассматривая рисунки, читая напечатанные рядом комментарии 1923 года, невольно поражаешься прозорливости Циолковского.

Предмет его размышлений обширен – явления на маятнике и качелях, в вагоне, начинающем либо оканчивающем свое движение, в пушечном ядре, где возникает «усиленная тяжесть». Его явно беспокоит вопрос, как перенесут «усиленную тяжесть» живые существа, – иначе он не нарисовал бы птичку в жерле пушки или вагончиков с людьми, движущихся и по прямой и по кривой. Мы видим на его рисунке канал, рассекающий Землю, и читаем, что «ядро падает через диаметральный земной канал и достигает центра через 20 минут. Относительная тяжесть в ядре исчезает».

Да, многие проблемы, впоследствии предмет исследования больших научно-исследовательских коллективов, набрасывались в этой неказистой тетрадке. Невесомость и перегрузка, «веретенообразная башня, висящая без опоры над планетой и не падающая благодаря центробежной силе» (в ней без труда можно узнать искусственный спутник), и «кольца, окружающие планету без атмосферы, с помощью которых можно восходить на небеса и спускаться с них, а также отправляться в космическое путешествие».

Даже сегодня, в век бурного освоения космоса, далеко не все еще успело свершиться. Так много записал в своей тетрадке молодой учитель, ожидая, пока министерство просвещения пошлет его в один из уездов Российской империи.

Просматривая листы старых рукописей, понимаешь: Циолковский видел в занебесье чудесную страну, которая манила его к себе. Вот почему одна из рязанских рукописей – маленькая, самодельная тетрадка, заполненная формулами, озаглавлена «Вопрос о вечном блаженстве», а на другой надпись: «Я вам показываю красоты рая, чтобы вы стремились к нему. Я вам говорю о будущей жизни».

Одного лишь не хватало начинающему ученому – он не видел еще того дорожного указателя, который подсказал бы путь к этой обетованной космической стране. А такой указатель существовал. Спустя много лет Циолковский прочел написанное на нем слово: «ракета».

Назначение задерживалось. И не теряя времени понапрасну, Циолковский перешел от умозрительных заключений к опытам. Он построил центробежную машину – предшественницу тех центрифуг, на которых сегодня тренируются космонавты. Три десятка лет спустя Константин Эдуардович вспомнит о своих юношеских опытах и напишет: «Я еще давно делал опыты с разными животными, подвергая их действию усиленной тяжести на особых, центробежных машинах. Ни одно живое существо мне убить не удалось, да я и не имел этой цели, но только думал, что это могло случиться. Помнится, вес рыжего таракана, извлеченного из кухни, я увеличивал в 300 раз, а вес цыпленка – раз в 10; я не заметил тогда, чтобы опыт принес им какой-нибудь вред».