Циолковский

Как мог Константин заработать в Вятке кусок хлеба? Только одним – используя свои знания, к тому времени уже недюжинные. Он стал репетитором неуспевающих гимназистов. Схлопотать первый частный урок помогли связи отца. Дальнейшим Циолковский обязан самому себе. «Я имел успех, – читаем мы в его автобиографии, – и меня скоро засыпали этими уроками. Гимназисты распространяли обо мне славу, будто я очень понятно объясняю алгебру! Принимая уроки, никогда не торговался и не считал часов. Брал, что давали, – от четвертака до рубля за час».

Теперь в Вятке, «при отцовском глазе», Циолковский не сидит уже на хлебе и воде. Однако в остальном образ жизни почти не изменился: все свободное время поглощают занятия. В стремлении приобрести знания Константин вполне оправдывает свое имя – он весьма постоянен.

Юношу приветливо встречают в городской публичной библиотеке. Не многие заказывают там «Математические начала натуральной философии» Ньютона или механику профессора Брашмана. От корни до корки читает Циолковский пухлые комплекты прогрессивных журналов: «Современник», «Дело», «Отечественные записки».

«Эти журналы имели на меня огромное влияние, – вспоминал он впоследствии.– Так, прочитав статью против табака, я решил не курить. Этого решения я придерживался всю жизнь».

Разумеется, статья о вреде табака лишь забавная деталь. Главное, что почерпнул из этих журналов Циолковский, заключалось совсем в ином. Достаточно напомнить, например, что издание «Современника», начатое Пушкиным, было тесно связано с именами Некрасова, Добролюбова, Чернышевского. В редакции «Отечественных записок» сотрудничали Некрасов, Салтыков-Щедрин, Успенский...

Со страниц журнала «Дело» часто выступали Шеллер-Михайлов, Станюкович, Писарев.

Нужно ли, перечислив все эти имена, объяснять, как изменилось мировоззрение молодого человека?

Знакомство с вычитанными у Ньютона законами тяготения, которым подвластно движение небесных тел, – подготовка к грядущим размышлениям об астрономии. Через год-другой эти размышления будут вписаны в «Рязанские тетради» – самые ранние из сохранившихся рукописей Циолковского.

А курс механики знаменитого профессора Брашмана, одного из учителей Николая Егоровича Жуковского? Разве могла оставить Циолковского равнодушным наука, без которой не сделаешь и шага в технике?

Накопленные знания Циолковский пытается применить на практике. Заработав уроками деньги, он снимает комнату и устраивает в ней мастерскую. Как и в детстве, юношу влечет река. Он мастерит водяные лыжи, но неудачно: подвело недостаточное знание механики. Не беда! Постройка водяных лыж – первая проба сил в области гидродинамики, а первый блин часто выходит комом.

«Будущее ребенка не предугадывается», – писал в своей автобиографии Циолковский. Пожалуй, рано предугадывать и судьбу двадцатилетнего паренька, обучающего алгебре и геометрии вятских гимназистов. Он еще лишь строит свое будущее. Однако фундамент заложен. Интерес к механике и математике подскажет путь к ракете, космонавтике, аэродинамике. Юноша уверенно работает с книгами. Он умеет извлечь из них знания, необходимые для собственных, вполне самостоятельных суждений. У него золотые руки – им может позавидовать иной мастеровой.

Около ста лет минуло с тех пор. Мы не знаем, почему Циолковские переехали в Вятку, но зато нам известно, в каком доме они поселились. Больше того; мы даже знаем, когда и на каком этаже жил в этом доме Константин Эдуардович. Этим подробностям мы обязаны другому кировскому краеведу – Петряеву, продолжившему поиски В. Пленкова.

Пленков доказал, что в 1873 году семья Циолковских жила в доме купца Шуравина на Преображенской улице. Но жил ли на этой квартире Константин Эдуардович? Ответить на такой вопрос Пленкову не удалось. Этот факт установил Евгений Дмитриевич Петряев.

В своей биографии Константин Эдуардович упоминает о смерти брата. Игнатий скончался в 1876 году. В тот год в Вятке свирепствовал тиф, и, как ни странно, именно это обстоятельство стало путеводной нитью кировского краеведа.

«Почти на каждом заседании местного общества врачей, – писал впоследствии Петряев, – шла речь о новых заболевших. В печатных протоколах этих заседаний я встретил доклад губернского санитарного врача А. Радакова об эпидемии... Описывая ход эпидемии, Радаков сообщил: „В конце октября или начале ноября (1876) захворал брюшным тифом гимназист Циолковский, живший на Преображенской улице, в доме Шуравина...“

Сопоставив это с автобиографией Циолковского, где Константин Эдуардович пишет, что брат заболел вскоре после его возвращения, Петряев смог сделать уверенный вывод: Циолковский возвратился в Вятку примерно в сентябре – октябре 1876 года.

В ту пору врачи связывали распространение тифозных заболеваний с уровнем подпочвенных вод под жилищем. А Радаков отметил в своем докладе, что никто из заболевших в доме Шуравина не жил в нижних этажах. Это упоминание Петряев сопоставил с другим фактом – с измерением расстояния до пожарной каланчи, которое Циолковский проделал при помощи самодельной астролябии. Оказалось, что каланча, стоявшая в 1865 году на нынешней улице Коммуны, могла быть видна со второго и третьего этажей дома Шуравина. Значит, Циолковский жил в этом доме и до отъезда в Москву и после возвращения в Вятку.

Чуть выше я отмечал, какой огромной любовью пользовался у юного Циолковского публицист Д. Писарев. Ученый подчеркивал, что видел тогда в нем свое второе «я». Увы, еще никому не удалось с достаточной точностью установить, откуда возникло это жаркое чувство.

Критикуя первое издание этой книги, журналист А. Ерохин поучал меня, что истоки научного творчества и мировоззрения Циолковского следовало искать в семье. «Об этом почти ничего не сказано в книге! Зато подробно расписывается Вятская гимназия, ее учителя».

Разумеется, я не стал бы вспоминать об этих мелочных придирках, если бы не получил от Евгения Дмитриевича Петряева письмо, в котором он сообщал мне то новое, что довелось узнать ему о доме Шуравина. Это новое, как сейчас будет ясно, оказалось тесно связанным с мировоззрением юного Циолковского.