Страница 200 из 216
— Прошу тебя, проснись...
Осторожно поднять на руки любимую жену, прижать к себе и больше не отпустить. Она любила смотреть на звёзды...
Райнеро подошёл к окну, небо замерцало и расплылось. Урсула не шевелилась, головка запрокинута, безвольно свисает рука, на белом рукаве сорочки алая россыпь, как созвездие. Райнеро поцеловал белые губы, они ещё хранили тепло. Или это кровь их согревала? Она не может умереть, не его Урсула, как это возможно? Сейчас она проснётся, откроет глаза, ручка вновь коснётся его щеки, «Рануччо» — прошепчут губы.
— Урсула... Прошу...
Голос дрогнул, Райнеро сжал жену в объятиях, зарылся лицом в волосы. Они пахли лекарствами, у них не было прежнего тёплого, сладкого аромата. Не слышно сердечка, оно больше не боится.
Внутри что-то сжалось и разорвалось, сдавливая горло, грудь. Горячие слёзы падали на белое лицо Урсулы, тонкую шейку, они согреют, она не должна замёрзнуть.
Он держал на руках жену, бесконечно вглядываясь в шедшее от его слёз рябью личико, и в то же время уносился прочь верхом на чёрной гибели с человеческим именем Марсио, он гладил её мягкие волосы и в то же время ощущал под ладонями короткую гладкую конскую шерсть, он глох от стука своего сердца, и в то же время в ушах звенел отчётливый дробный цокот.
Райнеро отнял лицо от гривы, ветер прошёлся по коже шершавым касанием, но не ему высушить слёзы, это оставалось по силам только солнцу, и в Эскарлоте каждый знал, где искать его ночью.
Джериб остановился, понуро опустив голову. Чувствовал горе хозяина или терпел его на спине из последних сил? Райнеро обещал Урсуле, что ещё прокатит её на Марсио. Не сбылось... Он сморгнул мутную пелену перед глазами, мир вокруг немного разъяснился. Марсио вынес его на окраину города, на крохотную пустынную площадь, сквозь её камень недвижно ползло растение-колючка. По левой стороне качали ветвями тополя, плакали, склонившись над пересохшим фонтаном. По правой ночь тщилась стереть фасад часовенки, и без того всеми покинутой. Райнеро узнал это место. Год назад тут иссяк колодец, и жители переселились, но сносить часовню всеблозианнейший король Франциско запретил…
Убогая одностворчатая дверь была прикрыта только для вида. Толчок, и он внутри, нашёл ночью солнце. Из белесых солнечных волн поднялась кропильница, Райнеро сунул было внутрь пальцы, но святая вода испарилась давным-давно.
Он шёл вперёд, запинаясь, переворачивая молитвенные скамеечки, шарахаясь из стороны в сторону, пока не ушиб плечо. Раздался треск, по щеке хлестнула затхлая тряпка. Он чихнул. В воздухе ожили запахи пыли, сухого дерева, давно рассеявшихся благовоний. Он налетел на исповедальню… А что алтарь? Где же Пречистая, солнце? Он вернулся в узкий проход, всмотрелся вперёд, сморгнув пелену. Каменный монолит без облачения стоял на возвышении, обливаемый белой волной, за ним вместо алтарной картины поблескивал витраж. Сгодится!
Обойдя престол, упал на колени, пробудил на плитах пыль, запрокинул голову и понял, что светом здесь обязан не солнцу — луне. Она накинула вуаль на помертвевшие черты Урсулы. Она плеснула в глазе Марсио. Она особенно рьяно светила сквозь просветы в соцветии старых, мутных, облупившихся витражных стёкол. Райнеро прикрыл веки, приглушая нестерпимый лунный блеск, и только тогда смог рассмотреть, перед чьими образами собрался вознести свои молитвы. Губы горячо вышептывали, выпрашивали солнечного света для возлюбленной Урсулы, но глаз было не отвести от Белоокой и Пречистой, что застыли спина к спине. Их лица, с мягким профилем у Пречистой и резким, хищным у Белоокой, были обращены в разные стороны, их одеяния разнились, как небесный покров и перья воронов, лохмотья мрака, но… сплеталась с рукой рука. Они держались за руки, как добрые подруги, сёстры.
Райнеро понял, что замолк на полуслове и просто пялится на витраж. Сын Стража Веры, он был частым гостем в церквях, однажды гостил вместе с отцом в святом граде Равюнне, живя во дворце Святочтимого, а с недавних пор держал под своим покровительством монастырь св. Аугусты. Но давно нигде образы Пречистой и Белоокой не сводили вместе.
Луна безумствовала, рассеивая по витражу лучи. Но сияла лишь Белоокая, Пречистая отступила в тень.
Райнеро пробрал озноб, ткань рубашки омывала тело холодом, плиты под коленями леденели. На них просыпался звон, как если бы столкнулись льдинки или… стекло. Белоокая шла дрожью. Что это, игра уставших плакать глаз, бред? Райнеро старательно сморгнул вскипевшие с новой силой слёзы.
Витраж мерцал в лунном свете, рисуя завораживающую картину. Луноокая отпустила руку Девы и теперь протягивала её вперёд. Скрежетнули и встали на место последние стёклышки. Райнеро вскинул взгляд: прямо на него смотрело белое узкое лицо. Скулы остры, веки прикрыты, губы тонки и багряны — полоса от пореза. Гладкие чёрные волосы ложились плащом на и без того чёрное старинное одеяние.