Яблочные дни. Клинки и короны

— Мой бедный Квентин… — Хенрика теснее обвила его ногой. Она так и не согрелась в этой стылой каморке без очага, придатку к их Салисьо гостиничной комнате. Малыш спал, и, хотя дверца между комнатами плоха, он не должен услышать её слёз, сомнений и страхов. — Ты тогда лишился всего, как я сейчас. — Хотелось ответить благодарностью на объятия. Забравшись Квентину под рубашку, она заставила его повернуться на бок, лицом к ней, и обняла за спину. Худоба, тёплая кожа, всё это как раньше. Новыми были неровные, глубокие борозды. Под лопатками, вдоль позвоночника, везде, в сумасшедшем, хаотичном разбросе. Её пробрала дрожь, пальцы замерли на плечах Квентина.

— Я не помню эти шрамы, — голос упал до шёпота. — Это же тебя не Кэдоган?...

— Что ты, нет. — Квентин погладил её по плечу, успокаивая. Чуточку потеплело. — Какому бродяге не случалось попасть под розги? Это было до первой встречи с тобой, давно…

— Бедненький мой. — Хенрика погладила в ответ, стараясь не пропустить ни одного из шрамов. Пальцы быстро привыкали к этим следам чужой безжалостности, они любили «несчастненькое». — Так лучше?

Квентин улыбнулся ей и бережно — ведь он лекарь — поцеловал в губы, под подбородок, в шею. Хенрика задрожала, казалось, весь пульс сосредоточился у неё там, внизу. Квентин Кёртис был всё таким же исключительным, а она, выходит, оставалась вполне себе королевой. Но перед тем как отдать себя всю, ожить и забыться, Хенрика успела выдохнуть:

— Конечно, ты проводишь нас в Рюнкль?

***

 

Он с силой припадал щекой к пропитавшейся кровью доске, сжимал зубы до звона в ушах, но боль в спине выгибала его, толкала вой прочь из глотки. Хватит, не надо, хватит, я не вынесу, нет, за что, нет же, хватит!

— Предатель! Молчун! — визжала рядом Илэйн Тиоли. Щекотало, железные грабли на деревянной рукояти, поддавалось ей с лёгкостью дара в руках Белоокой. Мука и избавление… Две стороны одного диска. Лунного диска. Который повернулся к нему, ко всем ним ликом теней, спрятав светлый, цвета яблочной мякоти.  — Не хочешь спасать их! Чужак! Шпион из Эльтюды! Ненавидишь меня, я смотрю на тебя и я вижу! Всё вижу! Чужак!

 Её голос сорвался. Спину прожгло до костей. Он прокусил губу, во рту стало кисло и солоно. Раздался лязг, эхом разнёсшийся по пыточной — наверное, щекотало взяло передышку. Я не виноват в их смертях, пытались вымолвить губы. Это не вылечить. Я не могу вернуть жизнь мёртвым. Если бы мог, ты бы не знала Лийгария. Его больше и не было здесь. Лийгария выбило с первым ударом влажных железных когтей щекотала.

— П-помоги мне, п-прошу, — холодными влажными руками Илэйн обхватила его голову, повернула, заставляя видеть. Королева страдала в единстве со своим Карлатом. У неё были глаза слепой, белые выплаканные луны в темнеющих провалах глазниц. Серая, почти прозрачная кожа натянулась на носу и узких скулах, заострила их острее серпа луны. Серебряный диск на шее потускнел от непрерывных касаний. Если бы не билась на виске вена, не поднималась едва заметно от дыхания грудь, он бы принял Илэйн за мёртвую. — Лийгарий! Излечи моих подданных, прогони от них хворь. Ты можешь, я знаю. П-помоги!

Илэйн прикрыла глаза. Квентин забыл, она не любит, когда долго в них смотрят. Её бескровные губы задрожали, вся она дрогнула от судорожного вздоха. Ослабев, Квентин повис в хватке кандалов. Не сразу понял — это боль ушла из растерзанной в клочья плоти. Илэйн убрала руки в крови. Кровь была его, брызгавшая под щекоталом, но только теперь, при виде кровавых капель на бледной коже Илэйн, Квентин впервые задумался: а чего стоит ей забирать чужую боль?

Всю свою жизнь Илэйн понемногу приносила себя в жертву. И в самый горестный час дар взял её до конца — отобрал разум. Квентин бы хотел помочь ей, утешить, но его — малодушного! — хватало только на неприкрытый страх перед её безумием. Мор бродил по Карлату уже месяц, Илэйн с честью несла своё бремя до позавчерашнего дня. Лёгкой смерти в тот день у неё вымолило больше сотни людей. Это всегда давалось ей тяжелее, чем унимать боль не обречённым. В ноги королеве Илэйн упала девушка с младенцем, она вся в гнойниках, он — в сыпи. Подарив избавление от страданий матери, Илэйн занялась ребёнком. Она качала его на руках, целовала в лоб, напевала колыбельную и после того, как он, хныкнув, уснул насовсем. Квентин попытался забрать у неё трупик, хотел помочь, увести её отдохнуть. Это стало началом его конца. Это и его слова «Смерть неизбежна. Ты не властна над ней».

— Я забрала твою боль, — от хриплого шёпота Илэйн всё внутри свела судорога. — Молчишь?

Квентин отвернул от неё голову, приник к шершавой, пропитанной кровью доске. Его растянули на ней, раздев до штанов, отсыревших в темнице. Два дня он сидел там, слушая, как каплет вода с каменного потолка, и наблюдая за грызунами, что принесли в Карлат смерть на своих голых хвостах. Несвободу он познавал впервые. Несвободу и страх от того, что его жизнь больше не принадлежит ему и он бессилен что-либо с этим поделать.