Миллениум

Встряхнув веером, она спряталась за красным нарисованным драконом.

– Но вы-то не участница корриды! – воскликнул Геннадий.

Положив булочку на блюдце, он отодвинул веер. Округлившиеся глаза Эллы блестели, как горячий шоколад.

– Ты спрашиваешь, что ты потеряла? Может быть, встречу со мной? Как думаешь? Или наш с тобой отпуск в деревне, где пруд и ромашки?

– Это слишком, – ударила Элла веером по столу и медленно, словно нехотя выговорила: – Ты не имеешь права. Я была с тобой откровенна не для этого… ухожу.

Она встала, несмотря на умоляющий жест Геннадия, не позволив дотронуться до себя, усмехнулась, привычная к более грубому обращению, и пошла. Геннадий смотрел на грациозную спину женщины, на её волосы, отливающие пепельным оттенком, на мелькающие под сарафаном внутренние стороны коленей, на тонкие загорелые щиколотки и думал о том, что отпуска, на который он настроился – спокойного, ленивого, такого отпуска не будет.

Он приехал на средиземноморский курорт не за романом. Хотелось выспаться, поплавать, прожариться на солнце ради собственного здоровья, но вдруг попал под обаяние женщины, с которой познакомился лишь час назад, за поцелуй с которой готов отдать весь отпуск! Куда подевалась холодная рассудочность разочарованного в любви человека? Где та ирония, та заведомая лёгкость к случайным связям, не допускающая намёка на их продолжение? И как быть с тем, что творилось сейчас в душе, напоминая о юношеских мечтах, несбывшихся и давно забытых?

Женившись по любви, Геннадий прожил с женой пять лет, большая часть из которых пришлась на её отъезды к родителям. Приняв спокойный нрав супруги за глубину натуры, он постепенно убедился, что за спокойствием скрываются неразвитость чувств и эгоизм. В жене не было не только любви к нему, своему мужу, но даже простого любопытства. Ей было безразлично, в каких рубашках он ходит, с кем водит дружбу, когда отмечает профессиональный праздник юриста. Святое братство афганцев-однополчан осталось для неё пустым звуком.

Три года назад он развёлся, не выдержав упрямо-вялого, равнодушного ко всему, кроме собственной персоны, характера жены. Расставшись, утешил себя короткими романами, а вскоре пришёл к выводу, что никакая влюблённость в подмётки не годится той молниеносной страсти, которая, вспыхнув, как сухие щепки в костре, сгорает, оставив после себя дымок приятных воспоминаний. Это держало в тонусе, а кроме того, освобождало от обязательств. По опыту зная, что не стоит разводить сантименты, умея контролировать себя, Геннадий глядел на удаляющуюся спину Эллы и с каждым её шагом чувствовал, как ломаются его представления о счастье. Оказывается, он всегда мечтал о такой женщине и сейчас хотел лишь одного – быть с ней рядом.

Вечером того же дня он познакомился с мужем Эллы, когда супруги вышли из номера и почти наткнулись на Геннадия, уже полчаса караулившего их. Это оказался очень жилистый, смуглый, необычайно вёрткий высокий мужчина с пронзительным взглядом чёрных, светящихся хищным блеском глаз. На нём были короткие шорты с лёгкой рубашкой, и там, где заканчивалась одежда, начинались густые курчавые волосы, покрывавшие всё тело испанца. На шее висела массивная золотая цепь, утопающая в кущах буйной растительности на его каменной груди, а на безымянном пальце правой руки красовалось широкое золотое кольцо с бриллиантами. Элла снова была в сарафане, теперь уже орехового цвета, и тоже с крупной цепочкой на шее. Широко взмахнув газовым шарфиком, женщина накинула его на плечи и приветливо шевельнула бровями в сторону Геннадия.

– Hi! – сказала она.

– Buenas tardes! – ответил Геннадий и пошёл с ними рядом.

– Наш сосед? Жена говорила про вас, она из России, ей будет приятно пообщаться, – произнёс хриплым голосом испанец и вежливо представился, слегка наклонившись вперёд: – Антонио. Мы здесь неделю. Вода, обстановка не сравнятся с Андалусией, но тоже неплохо. Элла любит это место, ждёт не дождётся, когда поедем. Все русские почему-то любят Каталонию, хотя к нам ближе Атлантика. Там тише.

Всё это он сказал по-простому, с едва скрываемой обидой на жену, сильно картавя звуки, но грамматически правильно. Геннадий назвал своё имя и спросил, не составит ли Антонио партию в бильярд? Тот согласился. Сразу после ужина они втроём спустились в бильярдную комнату, расположенную под рестораном, и Геннадий в два счёта обыграл испанца, который от неожиданности не успел удивиться, только хмыкнул и поинтересовался, хлопнув в ладоши и хитро прищурившись:

– А вот так можешь?

Опершись правой рукой, чуть согнутой в локте, о стол, он легко подпрыгнул и замер, распластав своё тело над зелёным сукном.

– Согласен! Ничья! Можно выпить, – засмеялся Геннадий, посмотрев на Эллу.

В продолжение игры она с любопытством наблюдала за мужчинами и, кажется, осталась довольной проигрышем мужа.

В баре звучала испанская музыка, всё искрилось от разноцветных ламп, подвешенных высоко под потолком над танцевальной площадкой. Было шумно, весело, жарко. Антонио быстро напился и от разговоров о мировой политике вернулся к любимой теме.

– Вы знаете, почему моя жена пьёт только виски? – спросил он, наклоняясь через стол к Геннадию, и сам ответил с победоносным выражением лица: – Потому что виски похож на русский самогон! Вот почему она пьёт только виски, – угрожающе повторил Антонио, с пылающим взглядом оборачиваясь к Элле, – мне назло! Всегда, везде мне назло. Назло!

Несчастный с таким гневом откинулся на спинку кресла, что его отбросило назад и он ударился грудью об стол.

– Por favor deténgase, es molestoso[6], – сказала ему Элла, закуривая.

– No me detenerme. Hasta fumas a propósito para enfadarme[7], – упрямо повторил Антонио и совсем уже с обидой, почти детской, произнёс, обращаясь к Геннадию: – Она не любит сангрию. Скажите мне, пожалуйста, как можно не любить сангрию?! А?

Ревнивец поднял вверх бокал с кроваво-красным напитком, в котором плавали крупно нарезанные фрукты, потряс им в воздухе, грозя разлить, и с размаху допил вино. После этого вытряс себе в рот кусочек апельсина и громко стукнул бокалом об стол.

– Танцуй! – приказал Антонио угрюмо, закрывая глаза и отворачиваясь от жены.

– Что это значит? – спросил удивлённо Геннадий, жалея, что согласился выпить с неистовым испанцем.

– Всегда так, – тихо пояснила Элла. – Я люблю танцевать. Он это знает. И чтобы доставить мне удовольствие, заставляет, когда сюда приезжаем, – вроде чтобы я душу отвела. Боится, что, вернувшись домой, буду грустить. Изверг.

Элла стянула с плеч шарфик и, бросив его на колени мужа, встала. Её прекрасные глаза сверкали решимостью.

– Что ж, этим надо воспользоваться, – обмирая от счастья, что сейчас обнимет Эллу, ответил Геннадий и подал руку.

Элла прикоснулась к его ладони кончиками пальцев, но этого было достаточно, чтобы испытать неземное блаженство, незнакомый восторг, во сто раз сильнее того, что ему приходилось испытывать раньше, будучи распалённым случайной связью. От приступа нежности Геннадию захотелось подхватить Эллу на руки, завертеть, закружить любимую, но, оглянувшись на сердитого испанца, лишь крепче сжал её пальцы и вздрогнул, почувствовав ответное пожатие.

Прошли в центр зала, несколько смущённые возможностью побыть вдвоём, ожидая чего-то важного от танца. Обнялись, тесно прижавшись друг к другу, и стали тихо двигаться, не попадая в такт музыке, не слыша зажигательного ритма. Элла опустила голову ему на грудь, Геннадию послышалось, что женщина плачет.

– Что с тобой? – спросил он её в самое ухо. – Ты плачешь?

– Мне кажется, я люблю тебя, – ответила Элла, не поднимая головы и крепче к нему прижимаясь.

– Почему же «кажется»?

– Потому что это отпуск, море, солнце и моя уходящая молодость…

– Пусть так, – сказал Геннадий.

Ему вдруг сделалось спокойно и хорошо на душе, как будто он снова вернулся из Афганистана, оставив позади два страшных года, наполненных ужасами войны, и теперь знает, что всё случайное закончилось и что вот-вот начнётся счастливая жизнь.

6

Перестань, пожалуйста, это неудобно (исп.).

7

Не перестану. Ты и куришь мне назло (исп.).