Страница 7 из 41
- Какое, однако, грандиозное торжество человека над природой. И это в таком удалении от Москвы, - проговорил он.
Урбанизация сейчас, кажется, получила один из самых изящных эвфемизмов, но в его лице я не прочитала прямого отторжения к увиденному – на нем все еще стояла какая-то ровно разошедшаяся оторопь. Но мне было безумно приятно, что он сумел увидеть какой-то след красоты в том же, где всякий день замечаю я.
- На самом деле, мы все еще в Москве, хоть и почти на самом ее краешке. Город окружен кольцевой дорогой в более чем сотню верст. Представляете, какое на самом деле логичное нарастание кругов произошло со временем: Кремль, Китай-город, Белый город, Земляной Вал, который теперь называется Садовое кольцо, потом Камер-коллежский вал - теперь третье транспортное. Кажется, Грот довольно подробно писал вам о своем путешествии по нему, - проговорилась я и осеклась – это было, пожалуй, чуть больше информации, чем мне следовало обрушивать на него в первый же день. Но мы подходили к дому, и, с другой стороны, занять сейчас чем-то его мысли беспокойной мне показалось очень кстати.
- Как, вы и переписку с Гротом читали? – будто даже порозовел он лицом, и в нем проступила какая-то сложноопределимая черта, похожая на радость встречи.
- Да, вы же, кажется, сами были не против ее издания.
Он только легко кивнул. Мы подошли к подъезду, я стала доставать ключи, а он стоял, запрокинув голову, и, кажется, пытался вместить величину здания, в которое ему предстояло войти. И это был, пожалуй, самый значительный взгляд, который встречала обыкновенная шестнадцатиэтажная свечка, один из трех корпусов, выросших лет десять назад рядом с советской панелькой под тем же номером.
Нам открывался маленький лифт, и я могла бы предвкушать лучшие несколько секунд невесомости среди единственно возможной сейчас близости между нами. Но меня беспокоило, как он смирится с существованием в двушке с незнакомой женщиной после его ректорского флигеля в три этажа, где он жил один, и где теперь, наверно, помещалась половина администрации СПБГУ. С другой стороны, мне больше нечего было ему предложить, да и выбор перед ним стоял невеликий. К тому же он, как масштабно мыслящий человек, пожалуй, уже успел составить мнение, что в мире стало… немного более тесновато, чем два века назад, и мог сделать вывод, что пространство для жизни сильно сжалось.
Мяуканье кота было слышно еще из-за двери.
- Здравствуй, Лев, - вежливо тесня его от порога, проговорила я, - это Петр Александрович, его следует любить и жаловать, - я старалась быть как можно непринужденнее, не оглядываясь на него и будто ища поддержки в пушистом недоумевающем существе, размеренную жизнь которого мы, казалось, тоже слегка нарушили.
- Прошу вас. Вы можете пока пройти в столовую, - старалась не унывать и приглашала я, сумев избежать простонародного слова кухня, - а я приготовлю вам комнату.
Он кивал и сдержанно благодарил, но, как мне показалось, слегка каменея лицом. Думаю, он уже начал подозревать, что бесконечная анфилада перед ним не откроется. Или, быть может, его смутила картина с полуобнаженной Клеопатрой, обнимающей льва, в полстены прихожей? Или моя не заправленная постель в приоткрытой комнате? Боюсь, количество смущающих факторов вокруг просто превышало возможности этой светлой головы.
Я решила перенести свои вещи и освободить ему спальню – просторную, с эркером и искусственным камином. Подоконник был заставлен цветами, а тяжелые гардины, шкафы с сервизами и зеркалами, и белая шкура неизвестного медведя на полу создавали вполне классическое впечатление. Его почти не нарушала лаконичная плазма на стене, но чуть мешала и всему облику комнаты, и перемещениям по ней беговая дорожка. Я подумала, что такое изобретение вполне могло заинтересовать моего гостя с его приверженностью зож. Представила его в процессе познания и беззвучно рассмеялась, застилая постель и думая, что для вылазок в город придется одолжить у Андрея что-то из его вещей - по комплекции они довольно совпадали. Я надеялась, что Катя и ее муж смогут простить мне это самоуправство, но думала, что едва ли смогу рассказать им все, как было. Поделиться происходящим даже с близкими казалось мне невозможным – слишком он, едва появившись, наполнил мое здесь и сейчас, и слишком он был для меня… сокровенным человеком.
Я огляделась – комната показалась мне вполне достойной принять его, единственной смущающей деталью показались картины Дали, творчество которого любила Катя, но ничего не поделаешь, знакомства с модернистским искусством ему все равно не избежать. Надо же с чего-то начинать. Меня ужасно беспокоила и тяготила необходимость смущать его всякими бытовыми подробностями существования, и еще больше то, что я невольно все равно буду его стеснять, а он, в силу своей интеллигентности и безвыходной ситуации, станет отвечать лишь учтивым молчанием. Я подумала было даже уехать в свою загородную квартиру, но оставить его одного со всеми благами цивилизации и необходимостью ухаживать за котом – пожалуй, тоже было слишком.
Зайдя на кухню со словами «Все готово, вы можете…», я осеклась: он сидел на диванчике, поставив рядом чемодан, на котором лежал раскрытый журнал, а на коленях его устроился Лев, и оба были заметно довольны сложившимся положением. На пару секунд я просто зависла, любуясь его широкой ладонью, перебиравшей шерсть кота. В эти мгновения мы все трое, пожалуй, поймали какой-то маленький медитативный приходец.
Как же просто – он нашел какую-то неуловимую поддержку в этом совершенно вневременном существе, равном природе и самому себе, лишенном всяких модификаций внешности и поведения, которые, наверно, успели напугать его в людях, включая меня. Котейко тоже кайфовал – со мной ему явно не хватало тактильного внимания, которое я в свои короткие послерабочие вечера не успевала ему обеспечить. А тут ребята просто нашли друг друга.
«Слушай, Троцкий, как ты это сделал? Я призываю всю классическую литературу и интернет, изыскиваю выражения, чтобы снискать хоть маленькое доверие этого господина, а ты просто взял и забрался к нему на колени?»