Страница 13 из 41
Вырученная сумма была не столь значительной, но вполне достаточной для умеренных столичных каникул. Меня снова стали мучать сомнения, как грамотно и тактично все объяснить ему про деньги, про паспорт и уберечься от малейшей предвзятости, не оставляющей ему выбора. Зашла съесть супу – единственное, что в меня поместилось, но никаких свежих решений даже подпитанный мозг мне не предложил. Взяла в киоске печати конвертик и решила дойти до Парка культуры, хотя у меня не было иллюзий, что несколько километров пешком способны проветрить мою сегодняшнюю голову.
Путь от метро был высвечен и устроен. Обжитое сияние из глубины нагроможденных домов обдавало ровным восторгом сопричастности. Быт, преображенный в бытие, густел в пространстве окраинного лета, звучал звоном столовых приборов, всплесками смеха и стуком колес дачных тележек, наполненных россыпью ягод и щедрыми букетам зелени. Я шла вровень с веткой железной дороги, и размеренный отзвук блеснувшей стремительной электрички, обнимая тяготеющий воздух, был вечной музыкой этих широт. Мне стойко казалось, что я нахожусь внутри какой-то постановки, и не хватало сил принять, что среди торжества вечерней жизни людей и мне уготовано место. Но шаг приближал меня к нему, заключенному в сверкающем поясе зажженных окон на корпусе дома, и ощущение чуда внутри меня приравнивала его к космическому кораблю, готовящемуся в полет. Бирюзовый квадратик света в эркере девятого этажа должен был убедить меня в том, что все происходит наяву.
Я застала его сидящим в своей комнате за закрытыми дверьми, и лишь через какое-то время решилась постучать, чтобы позвать ужинать. Он приветствовал меня лицом, на котором была не разошедшаяся тень какого-то озадаченного раздумья.
- Как ваши дела? Удались какие-то изыскания? – я заметила, как крохотный выдвижной столик, сидя за которым даже некуда было деть локти, его присутствие обратило в устроенное писательское пространство: листы бумаги пестрели выписками, рядом лежал блокнот для заметок и привезенные им книги. Эта его способность и тяга к труду в любых обстоятельствах вызывала какое-то недоуменное восхищение.
- Да, кое-что удалось наработать, благодарю вас за это удивительное изобретение, - протянул он мне телефон. – Но, признаться, меня крайне смутили и поразили некоторые сведения, которые пришлось узнать. Внутри меня развернулся панический холодок, тотчас ударивший в голову и, пожалуй, отразившийся на лице: вдруг он каким-то образом узнал даты или какие-то подробности своей жизни? Нет, не нужно, пожалуйста, ему итак приходится получать больше информации, чем хотелось бы, я не смогу простить себя, если что-то травмирующее обрушилось на него по моей вине.
- Я выяснил, что, например, целые строфы, которые Жуковский предпочел бы не включать в текст своей поэмы, - он встал и принялся в профессорской манере мерить шагами небольшой квадрат комнаты, - были найдены в его черновиках и опубликованы. Притом, исследователи знали об этой авторской воле, но отчего-то не вняли ей.
Я выдохнула, убедившись, что ничего слишком страшного не произошло, и стала просто наслаждаться его голосом, пытаясь придумывать наводящие вопросы, чтобы он говорил как можно дольше. Стараясь на смотреть на него неотрывно, я невольно заглядывалась на безупречно заправленную кровать, и это не то чтобы помогало держать себя в руках. Но его сдержанный и строгий вид будто еще обнаруживал мою совершенно беспомощную слабость перед ним. Рефлексия о том, как после едва отступившей ложной тревоги во мне начали разворачиваться совсем другие инстинкты, наводила на не самые радостные выводы о собственной природе. Он казался настолько лучше меня, что, несмотря на все желания, я будто логически готова была согласиться с тем, что между нами ничего невозможно.
- Более того, я встретил выдержки из переписки Василия Андреевича со мной и Вяземским, где мы делились впечатлениями, и все это так разъято и разобрано на цитаты, что едва ли не напоминает подслушанный разговор. - Боюсь, в этом и заключается главная разница между критикой, прекрасные образцы которой создаете вы, и литературоведением, которое стало уже наукой. Вы имеете дело с живым творением, которое, в случае Жуковского, вообще принадлежит вашему другу, и вам известны какие-то его скрытые основы. А ученый, отдаленный временем, смотрит на текст, как материал, в какой-то степени уже мертвый, и позволяет себе раскладывать его не только формально, но и ссылаясь на какие-то обстоятельства жизни автора. Я не могу представить, как странно и тяжело вам было все это прочесть, – это моя неосторожность, на самом деле… стоило разыскать для вас тексты без примечаний, - смешалась я, глядя в его внимательное усталое лицо.
- Полно, вы не виноваты – это был небесполезный опыт, над которым стоит подумать. Я понял, что меня ждет еще не одна неожиданность, и, признаться, стараюсь настроиться на… множество новых сведений, которые придется получить в этом странном моем положении. Я в каком-то даже азарте вчитывался во все это, и, верно, с непривычки к вашему прибору для чтения как никогда устал глазами.
- Быть может, хотите выйти на улицу? - Я подумал об этом, но час уже поздний, и настроя на прогулку нет, но, быть может, вы позволите выйти на балкон? Нет, я не знала, что можно сделать с этой превышающей мое понимание… скромностью? Деликатностью? Похвальным, но слишком ущемляющим себя уважением к чужому пространству.
- Зачем же вы спрашиваете? Я же не раз просила вас чувствовать себя здесь, как дома, и ничего не стесняться.
- Но мне, право, неловко было войти без разрешения в ваши покои.
Покои? Почему это так смешно, скажи лучше беспокои, дружочек, по твоей милости.
- Поверьте, в обыкновениях настоящего времени в этом нет совершенно ничего предосудительного. К тому же, дышать свежим воздухом – прямая необходимость, и я настоятельно вас прошу, не отказывайте себе в таком из-за условностей. Иначе в этом мире будет крайне сложно существовать, - я сбилась на какой-то извиняющийся тон и доверительно поглядела на него.