Страница 12 из 15
Первые годы после войны Камышград находился в полном упадке: значительная часть его была в руинах, а по ночам целые оравы зомби сметали худых, измождённых непрерывными боями погранвойск, носились по главным улицам города, убивали и уничтожали всё и вся. Те немногие города в округе, что устояли под натиском орков, не смогли пережить разрушительные набеги мертвецов и содрогнулись, пали, пришли в запустение, а ныне и вовсе превратились в позабытые, заброшенные руины. Однако Камышграду каким-то чудом удалось устоять. Город постепенно возродился, отстроился, став, пожалуй, самым большим, могучим и главным форпостом на северо-западе. В наше время ничто, кроме разве что руин большой восточной башни не напоминает более горожанам о тех давно минувших днях, когда каждый клочок города превращался в полигон для битвы.
Наступало утро. Город, за ночь успевший покрыться ровным слоем чистого, белого снега, постепенно оживлялся. То тут, то там из печек в избушках появлялся робкий дымок, в центре города медленно и чинно прохаживались конные повозки, а по многочисленным улочкам среди одноэтажных домиков всюду сновали проснувшиеся, свежие люди. Многие из них были приветливы и веселы. Они радовались выглянувшему Солнцу, радовались свежему ветру и новому дню. Уже через неделю зима перестанет биться в своей последней, финальной агонии, снег окончательно отступит и растает, обнажив серые, унылые пейзажи, освободив жгучую энергию весны и обжигающий жар лета. Кругом царило необычайное оживление.
Оживлялся и начальник Камышградского Гарнизона (а по совместительству – заведующий всей линией фронта на Мглистых болотах) Всеволод Игнатьич. Это был грузный, седовласый человек на вид лет шестидесяти пяти, пришедший в Камышградский гарнизон рядовым солдатом, и дослужившийся до своего весьма почтенного звания самостоятельно, без чьей-либо помощи, с самых низов. Он ещё застал то время, когда каждую ночь совершались набеги, когда каждое утро они недосчитывались десятка-полтора воинов. Это был, без всякого сомнения, человек старой закалки. Всеволод Игнатьич видел толпы мертвецов на улицах города, бился на смерть с десятком врагов, защищал жизнь, спокойствие и процветание Империи. Это был человек, который помнил рассказы старых, покрытых глубокими шрамами на душе и на теле воинов, прошедших всю Великую Войну, которые стояли лицом к лицу с самим Дьяволом, которые были в таких передрягах, что спустя десятилетия страшно вспоминать и говорить. В общем, это был человек с завидным военным опытом, огромным багажом знаний, чрезвычайно эрудированный и наученный предыдущим поколением воинов мастер своего дела. В то утро он, как раз орудуя старым искусным ножом, намазывал масло на хлеб. Жил он в благородном двухэтажном здании неподалёку от главной площади города, буквально в минуте ходьбы от городской ратуши, что было чрезвычайно удобно, поскольку он по должности своей был если не первым, то уж точно вторым человеком во всём Камышграде. И как раз этим утром в дверь его дома раздался частый, нетерпеливый стук.
– Кого там ещё принесло, а? – недовольно отозвался Всеволод Игнатьич. Подняв своё немолодое, грузное тело, он спустился по широкой деревянной лестнице с резными перилами. Ступеньки громко поскрипывали. Миновав большую, из толстенного дерева тумбочку со старинными, чудом сохранившимися вазами и замысловатыми стеклянными фигурками, он прокричал:
– Да иду я, иду!
Между тем незваный утренний гость стучал всё настойчивей.
Всеволод Игнатьич недовольно распахнул красиво украшенную узорами дверь с массивной ручкой. По его насупленному виду было сразу видно, что сейчас он выскажет всё, что думает про своего гостя, и то будут вовсе не доброжелательные слова приветствия. Но едва он увидел неожиданного посетителя, как тут же явное недовольство сменилось оторопью.
Перед ним стоял человек без лица. Вернее, лицо наверняка у него было, однако оно было настолько хорошо скрыто, что ровным счётом ничего не было видно. Тёмная тень от надвинутого, большого сероватого капюшона словно бы впечаталась в визитёра, серый плащ же и примитивная накидка совершенно скрывали не то что фигуру, но даже силуэт человека. Нежданный гость по привычке прямо в лицо гаркнул:
– Срочное послание от Лорда Отертонского!
От чего Всеволод Игнатьич зажмурился, что, впрочем, слабо спасло от летящих в него слов и слюны. Мгновенно человек-в-плаще откуда-то материализовал украшенный Отертонской печатью свиток, и уже изрядно помятую бумагу с пером.
– Распишитесь в получении, Всеволод Игнатьич, начальник-камышградского-гарнизона.
Пожилой человек от неожиданности сразу же принял свиток и немедленно расписался. Только хотел он что-то сказать человеку без лица, как – глядь! А его уже и след простыл, только осталось облачко пыли там, где вроде только что стоял такой же неприметный серый конь. Спустя какое-то время до Всеволода Игнатьича дошло, что гонец, кем бы он не был, произнёс его должность довольно унизительным, обидным и каким-то нарочито оскорбительным тоном, как бы издеваясь. Начальник Камышградского Гарнизона был раздосадован тем, что оказался лишён возможности высказать человеку в плаще всё, что думает о его манерах бесцеремонно и по-хамски общаться с представителями высшей власти, а также выяснить, кто он, чёрт возьми такой. Впрочем, это было не столь важно, как содержимое этого, видимо, очень серьёзного и безотлагательного документа.
– Интересно, что же там? – думал про себя управляющий всего Северо-Западного фронта, неуклюже разворачивая официальную бумагу. – Чего это взбрело в голову старику Антонию? Надеюсь, он меня пригласит на какой-нибудь пир, недаром мы же с ним столько… Может, что-то связанное со Стеной? Но тогда к чему такая спешка? А может, он решил, что я уже слишком стар, чтобы руководить обороной… Хотя, хе-хе, с его стороны это попахивало бы двуличием.
Развернув уже немного порванный свёрток, Всеволод Игнатьич, щурясь, принялся читать письмо от Северного Владыки, а по совместительству – и от своего старинного приятеля. Однако, не успел он дочитать и второе предложение, как тут же, с оглушительным грохотом упал без чувств, попутно разбив одну особенно драгоценную вазу.
Неожиданно, пронзительно и громко зазвонил сигнальный рог. Ярослав вздрогнул. Могучие звуки сотрясали воздух, пространство, заполнили всё окружение, проникая даже в глубь, в сердце, в саму сущность. Вздрогнули и те немногие, что были рядом с ним. Давненько зычный сигнал не сотрясал окрестности.
Вздрогнув, воины Империи тут же успокоились. То был не сигнал, предупреждавший об опасности и нападении мертвецов, а сигнал, призывавший собраться на небольшой площади, что перед жилищем Одноглазого. Мгновенно ёкнувшее сердце отпустило, адреналин, столь любезно выпущенный в кровь мобилизованным организмом, после резкого скачка пошёл на снижение, и судорожно напряжённые мышцы отпустило. Вместе с осознанием того, что судьба подготовила им не поле брани, а какой-то бессмысленный сбор, пришла и тонкая горечь разочарования вперемешку с ощущением, что их в чём-то обманули, что их чего-то лишили. Что же, делать было нечего, и все, кто не дежурил сейчас на дозорных башнях, подтягивались к крыльцу, на котором уже стоял, внимательно изучая всех пришедших, Одноглазый. Похоже, он вот-вот будет держать речь.
Хоть издали фигура Одноглазого и была неотличима от фигуры любого обычного человека, находясь вблизи, при взгляде на него становилось, мягко говоря, жутковато. Одноглазый, будучи ростом чуть ниже среднего, со спины практически ничем особым не выделялся, разве что при движении постоянно прихрамывал – давали о себе знать застарелые раны. Но если он повернётся лицом… Голова его, находясь на предпоследней стадии облысения, способна была ввести в заблуждение кого угодно, ведь возраст по ней совершенно нельзя было определить – то ли ему было слегка за тридцать, то ли за шестьдесят. Да и среди его подчинённых, пожалуй, не было ни одного человека, знавшего наверняка, сколько тому лет. Имея заострённые черты лица, достаточно крупный нос, старые шрамы на щеке и подбородке, значительно искажавшие и так не самый лицеприятный замысел природы, могло сложиться впечатление, что Одноглазый всегда чем-то недоволен и зол. Собственно, так оно и было. Помимо этого, каждое слово его, всегда больше колючее, чем скрипучее, выдавало в нём постоянное, страшное раздражение всем происходящим. То было вовсе не раздражение потерявшего контроль и самообладание человека, вовсе нет! То было скорее раздражение человека, которого словно бы постоянно отвлекали по пустякам от чего-то чрезвычайно важного. Но ни испещрённое шрамами и морщинами лицо его, ни странно торчащие зубы, ни резкое и своенравное поведение – всё это не так впечатляло, как его глаза. Вернее, всего один глаз, поскольку вместо второго глаза в череп воткнули мутную, отсвечивающуюся, жутковатую стекляшку. Согласно легендам, второго глаза он лишился не то во время дуэли, не то в наказание за дуэль в какие-то не то совсем далёкие, богом позабытые времена, не то вроде как лет пятнадцать-двадцать назад – точно уже не вспомнит никто, настолько много было тайн, слухов, домыслов и догадок насчёт его прошлого. Один-единственный глаз, казалось, смотрел в самую душу, в самое сердце человека, срывая все возможные покровы и тайны, выводя всё и вся на чистую воду, оголяя человеку нервы, будто выворачивая наизнанку. При желании Одноглазый мог пробуравить дыру своим глазом где угодно, а вместе с мутновато-блестящей невидящей стекляшкой в другой глазнице лицо его безусловно, создавало пробирающее до костей впечатление.