Любовь воительницы

Антоний Порций, мужчина среднего возраста, также был потрясен рассказом Забаая бен-Селима. Человек справедливый, он любил Пальмиру, в которой провел почти всю свою взрослую жизнь. Но еще он был римским губернатором, и ему требовалось убедиться в том, что бедави говорил правду.

– Забаай бен-Селим, откуда я знаю, что твои слова не выдумки? – пробурчал он. – Где эти женщины, на которых, по твоим словам, напали? Смогут ли они узнать своих обидчиков?

– Идем со мной! – Забаай первый вошел в спальню, где все еще лежало истерзанное тело Ирис в разодранных одеждах. Тамар же по-прежнему сидела на полу, привалившись спиной к кровати и глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом. Причем в жаркой закрытой комнате отчетливо пахло кровью, а над трупом вились жужжавшие мухи.

Римский губернатор с нескрываемым ужасом смотрел на Ирис. Он несколько раз встречался с ней и запомнил как красивую и необычайно любезную женщину. А теперь… К горлу его подкатил ком, он с трудом проговорил:

– Да… вижу. Доказательства неопровержимы. Рим не воюет с Пальмирой и ее мирными гражданами. Мы – хранители мира. Поэтому люди, виновные в этом ужасном преступлении, будут немедленно найдены, предстанут перед судом и понесут заслуженное наказание.

– Сегодня же, – сквозь зубы процедил Забаай. – До захода солнца этих преступников должны покарать. Душа моей ненаглядной Ирис взывает к справедливости, Антоний Порций!

– До захода солнца? Будь же благоразумен, Забаай бен-Селим! – взмолился губернатор.

– Я вполне благоразумен! – прогрохотал вождь бедави. – Я ведь не послал своих людей в город, чтобы перерезали глотки всем римским солдатам, которых встретят! Вот что такое благоразумие, господин мой!

Внезапно взгляд Тамар сделался осмысленным, и она тихо проговорила:

– Я смогу узнать этого центуриона и его людей, господин губернатор. Я никогда не забуду его дьявольских глаз, напоминающих синее стекло. В них не отражались вообще никакие чувства. Никакие, одна пустота! С ним пришли восемь человек, и лица их будут до конца жизни преследовать меня в снах. Я никогда их не забуду!

Антоний Порций в смущении отвернулся. Он частенько держался высокомерно, но при этом был человеком незлым и порядочным. А сейчас от свидетельств, представших перед ним, его слегка подташнивало.

– Госпожа моя Тамар… – мягко произнес он, снова поворачиваясь к женщине, сидевшей на полу. – Вы сказали, что эти люди – иностранные наемники. А откуда вы это знаете?

– Все они были очень высокие, – ответила Тамар. – С желтыми волосами, ярко-синими глазами и белой, как мрамор, кожей – в тех местах, где она не загорела под нашим солнцем. А разговаривали они… с каким-то гортанным акцентом – как будто не очень хорошо знают латинский язык. И приехали они верхом, господин губернатор. Одеты же были как легионеры. Поверьте, я не ошибаюсь. И то, что мне довелось перенести, не лишило меня рассудка. Я их помню! И буду помнить всегда!

Антоний кивнул и снова спросил:

– А вы совершенно уверены, что они поняли, кто вы такие?

– Мы с Ирис объяснили им это очень подробно, объяснили несколько раз. Но они уже с самого начала были настроены на злодейство, мой господин губернатор. Центурион заявил, что Ирис лжет и что она… – Тамар в испуге взглянула на мужа.

– Ну, что же еще он сказал? – с грозным видом осведомился Забаай бен-Селим.

– Сказал, что она пальмирская шлюха, – прошептала Тамар.

Забаай бен-Селим в ярости взвыл, а Антоний Порций содрогнулся и в смущении пробормотал:

– Я должен спросить вас об этом, госпожа моя Тамар, так что… Скажите, кто именно убил госпожу Ирис? Вы сумеете это вспомнить?

Тамар – ее снова затрясло – тотчас ответила:

– Центурион взял Ирис дважды. И это он убил ее после того, как изнасиловал во второй раз. А я притворилась, что их насилие убило меня, поэтому они оставили меня и не стали добивать.

– Что мог увидеть ребенок? – спросил губернатор.

– Хвала богам, она ничего не видела! – воскликнула Тамар. – Однако слышала все. К счастью, покрывала на кровати скрывали ее от негодяев. Но я никогда не забуду выражения лица девочки. Ее глаза задавали тысячу вопросов, на которые я не могла ответить. Как это отразится на ней, Антоний Порций? Она ведь никогда не видела от людей ничего, кроме добра…

Тут губернатор повернулся к Забааю бен-Селиму и спросил:

– Можно ли подготовить госпожу Тамар к поездке? Я прикажу всему гарнизону собраться у городских стен. С таким свидетелем будет несложно отыскать виновных. У нас имеется только один легион наемников из Галлии. Второй же – из Африки, и люди в нем черны как эбеновое дерево.

– Мне нужен центурион, – негромко произнес Забаай. – С его людьми делайте все, что хотите, но мне нужен именно центурион.

– Да-да, конечно… – поспешно закивал Антоний Порций и тут же добавил: – Только при условии, что ты подвергнешь его наказанию и казнишь перед всем гарнизоном. Я хочу преподать им всем суровый урок, чтобы подобное никогда больше не повторилось. Нам лучше избавиться от такого отребья!

– Согласен, – отозвался Забаай бен-Селим.

– Я вернусь в город с губернатором, мой добрый кузен, – сказал молодой принц. – Хватит ли вам двух часов, чтобы подготовить госпожу Тамар к поездке в поисках негодяев?

Но Забаай бен-Селим не успел ответить, так как Тамар тут же решительно заявила:

– Да, я буду готова, господин мой принц! И если проживу еще хоть секунду после того, как укажу на тех зверей, мне и этого будет довольно!

Принц Оденат обнял своего двоюродного брата, затем вместе с римским губернатором вышел из спальни. В верхнем коридоре они увидели Зенобию, выходившую из своей комнаты. Баб, служанка ее матери, шла следом за ней. Оденат остановился и поздоровался с девочкой:

– Здравствуй, моя маленькая кузина. Ты меня помнишь?

Зенобия тоже остановилась, и ее красота поразила молодого принца. Он знал, что ей едва исполнилось одиннадцать, но она уже обещала стать необыкновенно красивой женщиной! Она подросла с тех пор, как он видел ее два года назад, но тело ее еще оставалось детским. А ее длинные волосы, распущенные и не связанные лентой, были черны как ясное ночное небо.

Оденат протянул руку и погладил девочку по волосам – как мог бы погладить свою любимую салюки[2], – затем взял ее за подбородок и приподнял милое личико. Волосы у нее были очень мягкие и бледно-золотистая кожа – тоже. Глаза же казались просто невероятными по красоте – миндалевидной формы, с густыми длинными ресницами, они были темно-серые, как грозовая туча, но в их глубине мерцали золотистые искры. Кроме того, у нее был изящный прямой носик и настолько прелестный ротик, что принц с трудом сдержался – ужасно хотелось наклониться и поцеловать Зенобию. Но он тотчас напомнил себе, что эта девочка все еще ребенок. Однако же она была очень соблазнительна – как настоящая нимфа.

– Да, я помню тебя, господин мой принц, – негромко ответила Зенобия.

– Мне так жаль, милая… Такое несчастье… – в растерянности произнес молодой принц.

Внезапно серебристо-серые глаза полыхнули, и девочка гневно воскликнула:

– Почему ты терпишь в Пальмире римских свиней?

Оденат невольно вздохнул и проговорил:

– Римляне наши друзья, и всегда ими были, мой цветочек. А то, что произошло, просто прискорбная случайность, – добавил он, памятуя о том, что рядом стоял имперский губернатор.

– Друзья не насилуют и не убивают ни в чем не повинных женщин! – презрительно фыркнув, заявила Зенобия. – И ты теперь стал одним из римлян, господин мой принц. А я ненавижу их! Ненавижу их и ненавижу тебя – за то, что ты позволяешь им убивать нас!

Оденат увидел, как чудесные глаза девочки наполнились слезами, но прежде, чем успел сказать еще хоть слово, она резко развернулась и убежала. Служанка, что-то проворчав себе под нос, поспешила следом за ней.

– Бедная малышка… – с печалью в голосе произнес принц. – Она единственный ребенок у своей матери, и они были очень близки, Антоний Порций. Сразу видно, как ужасно подействовало на нее это жуткое преступление.

2

Салюки – охотничья собака, персидская борзая, одна из самых древних пород на земле.