Ей Снился Сон

Когда ты проснёшься, настанет зима

И будут светить фонари.

Когда ты проснёшься, природа сама

Воскликнет: «Мой Бог! Посмотри!

Сегодня простая безлунная ночь,

Но в ней есть своя красота».

Могу ли тебе чем-нибудь я помочь?

Эх, жаль, я не гений холста.

Я шут и мошенник, романтик и лжец.

А ты не проснёшься, когда

С дороги собьётся усталый гонец,

Несущий мне слово «беда».

Да, ты не проснёшься… Убогий монах

Пусть за упокой не поёт,

Когда будет съедено воем собак

Бездомное сердце моё.

Нет, сна потревожить не смею, уволь!

Но будет ли в этом нужда?

Ведь сон безмятежный – расплата за боль,

И дремлют, ворча, города…

Где хлад замогильный дороги назад,

Растоптанный словом «Прощай».

Из вечности в вечность предъявлен мандат:

Проснувшись, себя не предай.

А. Якущенко «Когда ты проснешься»

Ей снился сон.

Сон, невообразимо похожий на жизнь.

Невообразимо долгую жизнь. Без него.

Здесь были встречи и прощания, и прощания навсегда. Здесь бросало то в жар, то в холод от боли и тоски, от нежданных радостей и хрупких надежд, от пламени любви и взрывов предательства и разлук. Здесь сердце разбивалось о звуки музыки, а музыка билась грудью в глухоту сердец, и было непонятно, чего хочется больше: быть услышанным или быть забытым.

Годы текли медленно, как патока, то удивляя сладостью, то убивая горечью. Они то зажигались янтарем в солнечных лучах, то ползли темною тяжелою тучей, наваливались мутной бесформенной массой. Она старела, белела, остывала. Пока ее столетнее тело не стало непослушным и слабым. Хотя еще совсем недавно Она могла без устали хлопотать по дому, часами гулять под ручку со своим тоже состарившимся Солнцем, играть со внуками, спешить к детям на мастер-классы и творческие встречи, бодро семенить на концерты. Ей было все интересно и на все хватало сил. И вдруг как-то совершенно внезапно все закончилось. Она буквально почувствовала, как однажды остатки жизни, желаний, сил потекли из ее пальцев, губ, глаз. Они сочились тонкими струйками золотистого света, словно Она превратилась в сито. Они струились и рассеивались, подхваченные ветром событий, питающих жажду жить. А ее вдруг покинула эта жажда. Ее дыхание стало горячим и прерывистым. Тело – до неузнаваемости тяжелым, в то время как кожа стала тонкой, сухой и ломкой, как старая папиросная бумага. Она стала медленно двигаться, мало говорить и много думать, или думать и забывать сказать. Стала путать явь со сном и фантазии с воспоминаньями. Утром с трудом поднималась с постели, а днем часто дремала в кресле. Пока не наступил день, которого когда-то Она с нетерпением ждала, а теперь была не очень ему рада. В ее комнате собрались дети и внуки, а рядом с нею, возле постели, сидел ее любимый, ее муж, ее Солнце.

Она напряженно прислушивалась к себе. Как странно стучало ее сердце. Словно размышляло, нужен ли следующий удар, или все, или хватит. Она хотела все успеть. Она должна была все успеть сейчас. Все, что ей снилось последние дни и ночи. Все, о чем Она грезила. Она с трудом протянула руку к своему Солнцу и, беззвучно шевеля губами, попросила его наклониться поближе к ней. Он наклонился, и Она почувствовала, как все, собравшиеся в комнате, напряженно подались вперед. Она, часто дыша и едва справляясь со своим голосом, прошелестела ему на ухо, что ей очень хочется посмотреть на всех, прикоснуться на прощанье. Его губы задрожали, из глаз покатились слезы. Он поднялся, трясущейся рукой вытер щеки и, растерянно моргая, оглядел детей и внуков. Передавать вслух ее просьбу не было нужды. Они сразу все поняли. Кто-то из младших тихо вышел и вернулся в комнату вместе с правнуками. Все собрались возле нее, встали так, чтоб всех было видно. Она протянула руку, и они тоже потянулись к ней. Ее дрожащие пальцы заскользили по маленьким детским ручкам, таким теплым, таким нежным; по рукам их родителей, заботливым, полным силы, полным жизни; коснулись натруженных рук детей, шершавых, уже покрытых морщинами, но таких родных. Ей хотелось гладить их по щекам и волосам, прижимать к сердцу, но сил на это уже не было. Она еле слышно шептала: «Спасибо, мои хорошие, спасибо». Оттого, что они были рядом, в комнате стало как будто светлее. Во всяком случае, ей так казалось. Слезы, застилающие ее глаза, превращали родные лица, освещенные нежным желтым светом, в сияющие золотистые лики. Это было похоже на счастье. Было бы. Если бы не должно было закончиться так скоро.

Она опустила руку и посмотрела на своего любимого. Он сказал, что Она просит всех выйти. Он давно уже понимал ее без слов. Правнуки, явно чувствовавшие в ее присутствии тревогу, объяснить которую себе они еще не могли, быстро выскользнули за дверь. Внуки выходили, нерешительно оглядываясь. Дети шли, ссутулившись, вытирая слезы, поддерживали друг друга. Она смотрела им вслед. Смотрела, как они выходят из ее темной комнаты в ярко освещенную квартиру, словно пересекают границу иного мира. Сколько раз Она видела в других снах нечто подобное. Люди, уходящие в свет. Какие странные мысли посещали ее перед смертным часом…

Сейчас Она хотела побыть наедине со своим любимым, тем кто на долгие годы стал светом для нее. Да, насмотреться, надышаться, хотя так, конечно, не бывает. Он сел на край ее кровати. Наклонился низко-низко, прижался мокрой щекою к ее щеке. Нежность в ее груди поднялась высокой волной и с новой силой хлынула слезами из глаз. Она отодвинула его чуть-чуть и посмотрела в глаза гаснущим взглядом. Ей так не хотелось прощаться. Вся их жизнь со всеми радостями и печалями, трудностями и победами, казалась ей сейчас одним счастливым днем. Она гладила его по щеке, а из его глаз тоже катились и катились слезы. Она слабо потянулась к нему, и он снова прижался к ней щекой. Она прильнула холодеющими губами и плакала. Не от страха, нет. От жалости. К нему и к себе. Как же он без нее? Как же Она без него? Как же Она без них всех? Таких нужных, таких любимых, таких родных… Одна… Она никогда не была одна…