Страница 6 из 32
Она хлопнула дверью и села за свой рабочий стол, схватившись за голову руками. Что она делает? Что она говорит? Нет, нет, она не может так говорить. Люди столько лет жили по таким правилам и что, неужели они глупее её? Это было всего лишь помутнение разума, она просто плохо себя чувствует и от этого к ней лезут всякие глупые мысли. Если она продолжит так говорить и так мыслить, то это плохо кончится. Она должна быть благодарна доктору Лойсу за то, что он пообещал сделать вид, словно этого разговора не было. Да, ей тоже стоит так сделать. Сделать вид, что этого разговора, что этого порыва чувств совершенно не было. И снова вернуться к своим обязанностям с тем же стремлением и трудолюбием, как и прежде.
Кто-то постучал в дверь кабинета, и Сьюзен автоматически ответила «войдите». Дверь приоткрылась, и в кабинет вошли трое. Сьюзен, конечно, этого не видела, потому что так и не подняла лица, но она отлично слышала, как две пары ног прошли мимо неё, а третья пара шла неуверенно, часто спотыкаясь, словно её тащили двое других. Эти трое подошли к креслу, и даже тогда Сьюзен не обратила на них никакого внимания, она была занята своими мыслями и ничем другим.
— Вот и всё, доктор Рассел, надеюсь, он вас больше не побеспокоит своей болтовнёй, мы ему намордник надели, — сказал чей-то басистый голос с неприятной интонации, а второй только хихикнул, и они вместе вышли из кабинета, попрощавшись с Сьюзен.
Только осмыслив сказанное ей, Сьюзен подняла удивлённые глаза на только что закрывшуюся дверь.
«Болтовнёй? Но… О Боже!» — Сьюзен резко обернулась. Её глаза встретились с его зелёными, полными злобы и ненависти, которые прямо светились в полутьме кабинета. На мгновение Сьюзен окаменела. Её сковал страх. Но её разум кричал о том, что нужно бежать, прятаться, только бы скрыться подальше от этих глаз. Они пугали, наполняли сердце страхом и осознанием, что тебе от них не скрыться, потому что они манят тебя к себе своею красотой и таинственностью.
Дыхание Сьюзен перехватило, а сердце замедлило свой ритм. Ей было страшно. Ей было страшно оставаться с этими глазами наедине. Но в то же время, ей хотелось, чтобы никто не мог их видеть кроме неё, чтобы никто никогда не увидел этих прекрасных глаз кроме неё. Но что же вызвало ненависть и злость у них? Сьюзен с трудом оторвала свой взгляд от этих глаз, её глаза опустились ниже, туда, где должен был быть рот, но теперь его скрывала большая кожаная маска, которую медбратья назвали «намордником». И действительно, это был намордник, который закрывал большую часть лица.
«За что? — спрашивала сама себя Сьюзен, когда вся дрожащая подходила к креслу, в котором сидел вампир и внимательно следил за её движениями. Его взгляд ничуть не потух, а даже становился ещё злее, когда замечал на её лице жалость и сострадание. — За что, почему с ним так поступили?»
Сьюзен остановилась перед самым креслом и просто так стояла, и смотрела на его лицо, на маску, на его волосы, но никак не в глаза. Она боялась сейчас встретиться с ними, словно укоряющими её за что-то. Но за что?
Её руки тряслись, но она очень медленно их подняла и так же медленно отстегнула ремень, стараясь продлить щекочущее ощущение кончиков его волос к своей руке.
Маска упала. Острые клыки клацнули всего в пару миллиметрах от её руки, которую она тут же отдёрнула и прижала к себе. Она с непониманием снова посмотрела в зелёные глаза, которые до этого не отрывали своего взгляда от неё. Наверно, ей стоило спросить, почему он так поступил, а может накричать на него за неподобающее для раба поведение, а может просто молча начать свою работу и вколоть ему «препарат боли», но она не могла сделать ничего из этого. Всё её тело сковало, словно цепями, а рот просто не хотел открываться.
И вдруг раздался смех. Это смеялся он, запрокинув свою рыжую голову назад, смеялся холодным смехом, не таким, как в прошлую их встречу, нет, это был совершенно другой, неприятный ей смех.
— Что, испугались, доктор? — спросил он, холодно усмехаясь.
Да, Сьюзен испугалась, ей было страшно смотреть, как всё его лицо, что было до этого скрыто под маской, было полностью покрыто огромными фиолетовыми синяками и порезами, а разбитые губы усмехались.
— Чего это вы так смотрите, доктор? Картина не нравится? — его слова были острыми и холодными, как лезвие ножа, а с трудом давшееся ухмылка казалась безобразной. — А ведь это и ваших рук дело, не только этих двух олухов.
Сьюзен бросила на него взгляд. Как? Она же ничего не делала? Почему он говорит, что это её вина?
— А, вижу вы не помните, доктор. А ведь это вы сказали, что я «много болтаю», — он смеялся, не вслух, смеялся в душе, наблюдая, как изменяется её лицо, как она осознаёт, что то, что с ним сделали, её вина.
— Нет… Я… Я же… — Сьюзен было страшно, от чего? Она не знала. Просто было страшно и как-то совестно. Ей хотелось плакать и кричать, хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы эти глаза не смотрели на неё с укором, а были такими же полными загадки и веселья, как в тот раз. Но можно ли теперь это вернуть?
— Я же вам говорил, доктор, людям только дай повод, пусть это будет лишь какая-то оговорка или слова, сказанные не со зла, а просто в шутку, но они будут готовы тебе вывернуть кишки и вырвать сердце, потому что это весело, потому что это им нравится, потому что мы — никто, нас не жалко убить, покалечить, унизить и терзать. Я вам говорил, а вы не слушали, — он говорил сладким приятным голосом, но от этого становилось только хуже. Сьюзен хотелось, чтобы он накричал на неё, чтобы он просто выругался и всё, но только бы не мучил её этим приятным, сладким голосом. — Вы считаете нас чудовищами, но, по моему мнению, это вы — чудовища.
— Прости, — слёзы потекли по щекам извилистыми дорожками. — Прости, — ещё и ещё повторяла Сьюзен, она взяла в руки его избитое лицо, поглаживая фиолетовые синяки и не переставая рыдать. А он больше ничего не говорил, молча смотрел ей в лицо и на солёные капли, что падали на его щёки, заставляя морщиться от жжения в свежих ранах.
— Прости, — ещё раз почти шёпотом повторила Сьюзен. Она не знала кому верить, она не знала, во что верит сама, она не знала…