Осколки турмалина

Нельзя сказать, что я боюсь полетов. Но и я не защищена от всего: диплом психотерапевта не дает тебе никаких преимуществ, ты просто поименно знаешь всех своих тараканов. Так что накануне вылета память начала издевательски подсовывать мне всю известную информацию об авиакатастрофах. Я не пыталась найти в этом нечто мистическое. Я прекрасно знала, что страх перед путешествием – это совместное творчество подсознания и инстинктов. Зачем куда-то лететь, если и здесь хорошо? Сиди на месте и эволюционируй! Повадилась тут…

Так что я спокойно принимала даже самые жуткие картинки, на которые была способна моя фантазия, и напоминала, что статистика на моей стороне. Авиакатастрофы привлекают к себе столько внимания, потому что они масштабны. На дорогах трагедий куда больше, но мы к ним привыкаем и перестаем замечать – психологическая реакция такая. Я не собиралась впадать в истерику накануне путешествия, которому предстояло длиться целый день.

Перелет с одного континента на другой – так себе удовольствие. Сидишь в не самом удобном кресле, слушаешь, как орут чужие дети и ругаются (поочередно) почти все, кто тебя окружает. Смотришь фильмы, на которые при иных обстоятельствах и внимания бы не обратила. Воспринимаешь еду как событие. Я слышала, как некоторые мои соседи по самолету капризничают, упражняясь в остроумии на тему того, что нам привезли. У меня таких проблем нет. Я ходила в столовую постсоветской школы, меня сложно запугать курицей с недостаточным количеством приправ или водянистым пюре.

В раздражающей монотонности полета, как ни странно, очень легко раствориться. Позволить времени проплывать мимо тебя, пока ты пересекаешь часовые пояса. Ворчать на сухой воздух салона, от которого раздражаются глаза, и за этой придуманной ерундой укрыться от настоящих бед. В какой-то момент и я чуть не позволила себе расслабиться, быть как все и сделать вид, что я – простая туристка.

Но мне так нельзя. Поэтому я использовала вынужденную паузу, чтобы подумать о случившемся. Я рассматривала фотографии, которые переслал мне отец. Я уже видела их раньше, а сейчас решила освежить в памяти – я приближалась к пункту назначения.

Моя неведомая старшая сестра была очень красивой от природы. В ней узнавались черты отца, хотя нельзя сказать, что она была очень похожа на него – или на меня. Но, думаю, если бы мы однажды оказались рядом, несложно было бы поверить, что мы – сестры. Мне так и не доведется узнать наверняка.

Ей достались кошачьи черты лица – большие глаза необычной, чуть раскосой формы, высокие скулы, большой рот, который был бы недостатком, если бы не прямо-таки совершенная линия губ. Думаю, у Тэмми были бы все шансы стать моделью, если бы она захотела этого. Но она по какой-то причине выбрала другой путь и запустила себя. На последних своих фотографиях она выглядела по меньшей мере неряшливо. В бродягу еще не превратилась – но подошла к этому опасно близко.

Ее точеные черты расплылись и обвисли. За это нельзя было винить один лишь возраст. Тэмми обрела ту одутловатую, нездоровую внешность, которая присуща всем алкоголикам мира. В скупой информации, переданной отцу, ничего не было сказано о ее вредных привычках, но я готова была спорить на что угодно, что моя сестра прикладывалась к бутылке намного чаще, чем следовало бы. Она не красилась, не выщипывала брови, среди ее медовых волос уже в сорок четыре года вилась паутина ранней седины. Я не говорю, что каждая женщина обязана красить волосы или заниматься бровями. Просто раньше Тэмми это, похоже, делала, а потом перестала. Почему и когда – сложно сказать. Фотографий из этого далекого «раньше» сохранилось очень мало.

Может, на себя Тэмми махнула рукой, а вот дочерям старалась дать все самое лучшее. Они обе были очень похожи на нее, только одна – шатенка, другая – фарфоровая блондинка. Как будто три версии одной и той же женщины! И никаких указаний на отца девочек. Я даже не смогла выяснить, один у них отец или разные.

Заметила я и еще одну весьма любопытную деталь. Младшая девочка, Эмили, выглядела жизнерадостной и открытой миру. На каждом фото улыбается так, будто хочет всем показать безупречную работу своего стоматолога. Глаза сияют, она ничего не боится и готова попробовать все, что угодно. Привет, мир, я иду к тебе!

Ее сестра совсем не такая. Джордан улыбается, но сдержанно. Только потому, что в определенных ситуациях нужно улыбаться, так принято, однако не потому что ей хочется. Губы почти никогда не размыкает. Взгляд умный, настороженный. Слишком взрослый для шестнадцати лет.

Возможно, все дело в том, что она – подросток, а ее сестра – совсем ребенок. У подростков вечно какие-то нелады с миром. Но мне почему-то кажется, что здесь все намного сложнее. Как будто Джордан известна какая-то тайна, которую знала и ее мать, а вот маленькой Эмили ничего не сказали, чтобы защитить ее. Или я слишком много придумываю?

Интересно, говорят ли эти дети по-русски?..

Самолет, белый с голубым дракон двадцать первого века, притащил меня в Нью-Йорк. Мне в Нью-Йорк не надо, но перевозчик решил иначе. Билеты я заказывала в последний момент, выбор тут не так уж велик.

Мои соседи по салону радовались вновь обретенной свободе, они спешили за багажом, а потом – к воротам, туда, где их кто-то ждет, а небо снова над ними, а не вокруг них. Мне же предстояло потерять пару часов в гудящем, как улей, аэропорту, чтобы снова сесть в консервную банку и дышать очищенным воздухом, ожидая, когда же я попаду в Индиану.

Сами американцы очень любят придумывать своим штатам негласные названия. Так вот, Индиана зовется «штатом верзил». Не слишком многообещающе. Ну а что делать?

В итоге я попадаю в Форт-Уэйн. Считается, что это крупный город, но в аэропорту я начинаю подозревать, что не очень. Это я просто с Нью-Йорком сравниваю. Не то место, где я оказалась бы добровольно, так ведь я в Штатах не на экскурсии!

– Цель визита? – спрашивают меня на паспортном контроле. Все по-взрослому.

Забрать труп сестры, которую я никогда не знала и уже не узнаю.

Но сказать об этом я не могу, да никого здесь и не интересуют мои проблемы. Им просто важно убедиться, что я им страну за время своего визита не испорчу. Поэтому я со сдержанной улыбкой говорю:

– Дела. Я по приглашению.

Приглашение у меня действительно есть, и его проверяют. Я продолжаю улыбаться. Тут страна такая – все улыбаются. Не потому что безмятежно веселые, просто так принято. Мне удачно удается скрыть то, что я с ног валюсь от усталости. Странно, да? Большую часть этих суток я ничего не делала, просто сидела на месте. Но устала я так, словно пробежала марафон.

Наконец местные решают, что особой угрозы я не представляю, и аэропорт выплевывает меня в холодные осенние сумерки. Мне кажется, я была в пути год. Часы, проведенные в закрытом пространстве самолета, чуть-чуть помогают, связь с привычным временем суток разорвана сама собой. Но я бы все равно не стала продолжать путешествие, если бы все зависело только от меня. У меня не было сил искать автобус, чтобы ехать в ту дыру, которую Тэмми выбрала своим последним пристанищем. Я бы доползла до ближайшего отеля – и не дальше.

Но здесь я получила неожиданную помощь. Впрочем, неожиданной она была только в Москве, когда мне впервые сообщили, что она будет. До Форт-Уэйна я добралась уже с определенными ожиданиями.

Все переговоры с моим отцом вел священник городка Олд-Оукс, где и умерла Тэмми. Именно ему она оставила завещание, он стал последним исполнителем ее воли. Он вызвался встретить меня, когда узнал, что я лечу в США.

Я была благодарна – и несколько насторожена. Нельзя равнодушно отнестись к тому, что это дело ведет священник, да еще и непонятно, какой конфессии. Что если он мне проповедь устроит? Или начнет отчитывать меня за грехи отца? Я и без того была в уязвимом положении, мне не хотелось бы ехать в одной машине с человеком, который рассматривает сожжение меня на костре как вполне годный вариант.

Но все оказалось не так страшно. Меня встречал не фанатик с пылающим взглядом и не строгий монах в потрепанной хламиде. Он и на священника-то не был похож! Скорее, на уставшего от жизни бухгалтера лет шестидесяти пяти в поношенном, но опрятном костюме. Мне важнее был его доброжелательный взгляд, а узор морщинок на лице намекал, что этот человек часто улыбается и не стремится скрыть свои эмоции.