Страница 16 из 33
Один из символов нашей обороны – прирожденный боец старший лейтенант Чиховиев.[35] Он возвращался из разведки боем, вылазка за водой, едой и оружием. И во мы видим, что один из десяти бежит, остальные погибли значит, бежит с винтовкой на перевес, с примкнутым штыком бежит, а на винтовке, как на палке одето два ведра. В одном вода, в другом пшеница оказалась. И вот, когда ему осталось уже несколько шагов – его достает очередь из крупнокалиберного пулемёта. Но он настолько быстро бежал и так хотел донести свой драгоценный груз, что даже простреленный десятком пуль, он добежал и со всей силы воткнул винтовку со штыком в камень, да так воткнул, что штык вошел в породу полностью, да так и остался в скале. На винтовке, как сейчас помню, перед моими глазами, покачивается два ведра, одно с водой, одно с пшеницей, и всё это добро прикрывает своим простреленным телом погибший осетин, который тоже повис на винтовке своей …
Рассказывал командир и как по ночи возвращались израненные красноармейцы после разведки боем. Да их особо и не собирал никто, не до них было. Казалось бы, куда ты ползешь, тут ни кушать, ни воды – ничего нет, а ты ползешь. Останься, может быть, случится чудо, и ты останешься живой. А он ползет…
Когда войска покидали поверхность земли, то многие бойцы выбросили противогазы ещё наверху, считая их ненужными.
И вот настал час штурма каменоломен.
В конце мая 1942 года немцы пустили в подземелье отравляющий газ. Газ тёк рекой, длинной бесконечной бело-серой рекой.
Смерть, массовая смерть от удушья, нет нигде спасения, газ был тяжелее воздуха, поэтому опускался в самые нижние ходы подземелья. Спрятаться было просто негде. Началась паника даже среди военных. Люди пытались прятаться в глубине катакомб, но погибали и там. А первыми смерть забрала самых беззащитных – детей и тяжелораненых. Газ шел безостановочно, по крайней мере так думали те, кто находился в каменоломнях. Через неделю в живых осталось чуть более трех тысяч человек. Трупы лежали повсюду, беспорядочно, как попало и везде.
Найти смерть в атаке и бою стало великим счастьем для бойцов Аджимушкая, но было, практически, невозможно, с каждого входа лился газ …
В 1941 году уже были известны факты эпизодного применения немцами хлорных газов против партизан в каменоломнях. Но нашим командованием не был предусмотрен такой сценарий, потому что руководители армии вообще их оставили на верную смерть в бою, как некогда оставили защитников Севастополя умирать на побережье Херсонеса.
Матросиков из брошенного Севастополя у нас тоже было достаточно в нашем концлагере, расскажу их истории, как-нибудь.[36]
Сейчас, спустя десятки лет после этого ужаса, который пережил мой командир, становится понятно, почему на Нюрнбергском процессе эти преступления не получили наказания, посчитали что в каменоломнях были не боевые действия, а борьба с партизанами. Ну и официально советская сторона не выдвигала обвинений, пытаясь скрыть свои глобальные промахи в этой своей десантной операции.
Григорий Михайлович рассказывал, что не забывало их местное гражданское население близлежащих деревень, спускали дети и старики защитникам нехитрую еду через потайные ходы. Был случай, передали лошадь целиком. Её забили, выпотрошили, отделили копыта, кожу – всё пошло на поддержку раненых и детей. С распределением всегда было строго!
Командир мой, даже в немецком концлагере не смог изменить свой строгий командирский взгляд, был случай, что он рявкнул на фрица-конвоира, и тот стал по стойке смирно! Правда потом избили Григория Михайловича…
Продолжу свой рассказ. После того, как были перекрыты все пути передачи продовольствия сверху, с земли, наступил настоящий голод.[37] Немцы ведь уничтожили всё вокруг, всю траву сожгли, потому что поняли, что мы её тоже едим … А потом едой, стало всё. Абсолютно всё, кроме людей. Моральный дух был велик. И воины Красной Армии не опустились до уровня зверей. Но голод заставил их идти на лошадиное кладбище и отрывать кости съеденных ранее коней кавалеристов. Сначала их прожигали от гнили огнём, потом перетирали эти жаренные кости в порошок. Потом этот костяной порошок смешивали с «аджимушкайской водой», которую добывали «сосуны» и варили … Получалась похлебка. Так же в неё шли кожаные немецкие ремни и сапоги, летучие мыши, крысы. Правда, врачи предупреждали, чтобы в похлебке не использовали лапки и головы крысиные, в них больше всего трупного яда …
… Я помню эту звенящую, гробовую тишину, когда командир делал небольшие паузы в своем рассказе, чтобы перевести дух или сделать глоток воды. Никто в бараке даже не шевелился и старался не дышать. Ещё командир сказал, что он последний из тех, кто выжил, и он должен, не должен, а обязан рассказать о последних днях подземных героев. Мы, те, кто его слушают, обязаны выжить и рассказать об этом всем. Что я сейчас и делаю. Созирико Газданов написал стих чуть позже. Надо его поискать и обязательно опубликовать. Он стоит того …
Перевод с Осетинского:
В каменоломнях этих самых, до войны были огромные склады. Но на складах хранили только сахар, тонны сахара и немного вина с коньяком. Там же темно, сухо и однообразная холодная температура, потому и хранят в таких местах вино …
А когда люди кушали сахар без воды, то происходила беда. А его запасли много, так его и пекли, и жарили, и варили, но сахар – это горение организма. А гореть-то нечему было. Сначала человек распухал, потом раздувался, потом умирал в муках нечеловеческих. Многие просили пристрелить их …
Потому руководителем обороны каменоломен Ягуновым было принято решение – сахар не раздавать. Напомню, что цель пребывания и смысл всех жертв был в одном – ждать, когда придет помощь, и мы все вместе пойдём на помощь защитникам Севастополя. Мы все для этого сюда пришли вместе с десантной операцией. И вот по радиостанции, а у нас она работала только на прием, что-то там сгорело, и мы не могли передавать информацию, нам сообщили 4 июля 1942 года, что Севастополь пал. Войска эвакуировать не смогли. Аджимушкай погрузился в шок. У всех просто пропал смысл их жизни. С этого момента смерть начала выкашивать в три раза больше людей – уже никто не хотел жить и бороться, как раньше. Понимали, что если бросили Севастополь, то наша подземная армия тоже списана со счетов. Ягунов сначала перестал разговаривать со всеми, а через сутки после падения Севастополя, 5 июля 1942 года в его командирском крыле прозвучал взрыв. Погиб он один. Больше никто не пострадал. Официальная версия, мы её придумали сами, такая была: всё произошло случайно, перебирал оружие и боеприпасы, добытые разведчиками во время удачной ночной вылазки, взял в ослабленные руки гранату, и выронил её случайно. Она упала на каменный пол и взорвалась …
35
Старший лейтенант Чиховиев Эристау Данилович, уроженец г. Владикавказ Республика Северная Осетия
36
Цитата из дневника Сарикова-Трофименко, найденном в каменоломнях в 1944 г.:
«… грудь мою что-то так сжало, что дышать совсем нечем. Слышу крик, шум, быстро схватываюсь, но было уже поздно… Чувствую, что я задыхаюсь, теряю сознание, падаю на землю, кто-то поднял и потащил к выходу. Пришел в себя. Мне дали противогаз. Теперь быстро к делу спасать раненых, что были в госпитале… Вопли, раздирающие стоны, кто может – идет, кто может – ползет, кто упал с кровати и только стонет: «Помогите, милые друзья! Умираю, спасите!»… Я не буду описывать, что делалось в госпитале на Центральной, такая же картина, как и у нас, но ужасы были по всем ходам, много трупов валялось, по которым ещё полуживые метались то в одну, то в другую сторону… Чу! Слышится песня «Интернационала». Я поспешил туда. Перед моими глазами стояли четыре лейтенанта. Обнявшись, они в последний раз пропели пролетарский гимн «За товарища Сталина!». Выстрел. «За Родину! За нашу любимую партию Ленина-Сталина!» Выстрел. Четыре трупа неподвижно лежали. Какой-то полусумасшедший схватился за рукоятку пулемёта «максим» и начал стрелять куда попало».
37
Ни одного случая каннибализма за все время осады не было. Моральный дух и воспитание советского человека было на высоте. Умирали, но не сдавались!