Страница 7 из 32
— Ребенок, Фрид, всего лишь ребенок. Твой наследник. Твоя кровь, твоя плоть.
Фриденсрайх сплюнул всего лишь один раз, не в силах направить плевок за левое плечо, и застонал сквозь стиснутые зубы.
Дюк сжал руку страдальца покрепче.
— Мой дорогой, что же с ним будет?
— Не желаю знать, сир. Я служил вам верой и правдой. Больше я ничего не желаю.
Поглядел дюк в лицо друга и соратника с горечью, с мольбой и с неизбывным ужасом.
— Фрид, мой Фрид, помилуй бог, что же ты наделал? Как же ты мог? Неужели лишь только разруху желаешь ты нести в этот мир и множить несчастья?
— Кроме смерти, я больше ничего не желаю, — прохрипел вассал. — Окажите мне последнюю милость, сир, и вонзите кинжал мне в сердце, ибо мне не у кого больше просить.
— Нет у тебя сердца, Фрид, и не было никогда.
Собрав оставшиеся силы, приподнялся вассал на подушках:
— Вы отказали мне в последней милости, монсеньор. Уходите и забудьте дорогу в Таузендвассер.
Отвернулся к стене.
Дюк опустил голову. Выпустил руку несчастного.
— Да простит тебя Господь.
Поцеловал вассала и вышел вон.
Спустился в людские.
— Где кормилица?! — загремел страшным голосом.
Три женщины в полотняных платках выросли перед ним, будто из-под земли. Одна худющая, что твоя кляча, другая дородная, как осенний чернозем, а третья — белолицая и сероглазая — живот большой и круглый, а запястья тонкие.
Подошел к ней дюк, обеими руками обхватил тяжелые груди, твердые, как камни, взвесил на ладонях, как на весах, смял, потянул к себе. Молоко просочилось сквозь грубую камизу, пятнами проступило на грязной ткани. Языком слизал дюк сладкий нектар, разодрал одежду, приник губами к черному соску, всосал молоко, облизнулся. Прижался пахом к давшему жизнь животу, потерся, поелозил, поласкался в теплом мякише. Замурлыкал довольно. Круглые глаза глядели на него несмышлено.
— Прочь!
Две остальные кормилицы бросились в разные стороны. Уложил третью на каменный пол, отстегнул пояс, сорвал гульфик, стянул с себя шоссы и брэ, задрал третьей юбки, впился пальцами в спелый живот и вошел во врата жизни.
Закричал дюк от блаженства. Вскрикнула женщина от удивления. Забились оба друг в друге. Струями брызнуло молоко, окропило лицо дюка. Кормилица с облегчением завопила и заерзала под дюком, пытаясь ухватить собою, словно хотела его в себе зачать. Ненасытна оказалась, как голодная пасть. Вцепилась в ладони в перчатках и положила себе на груди.
— Подоите меня, ваша милость! — взмолилась. — Младенец давно от меня не ел.
Перчаток дюк так и не снял.
— Ах ты, дьяволица!
Надавил пальцами на вздыбленные сосцы, отпустил, потом приник губами, и захлестнуло его молоком.
— Вот и хорошо, — поднялся дюк на ноги и утер лицо перчаткой. — Вот и прелестно. Тащи сюда младенца.
Оправила юбки кормилица, стыдливо прикрыла грудь руками и ринулась исполнять указание. Дюк принялся одеваться. Когда запахнул плащ, орущий сверток был перед ним. Пощупал младенцу лоб, нос и щеки, развернул пеленки, оглядел дрожащее тельце. Кивнул одобрительно.
— Поедешь со мной, — обрадовал кормилицу и пошел наверх.
Велел заложить карету, вскочил на коня, хлестнул поводьями и ускакал в Нойе-Асседо. Карета последовала за дюком.
В ту же ночь кормилица Вислава понесла.
А в двадцатый день первой луны нового года окрестил в своей часовне дюк Кейзегал VIII из рода Уршеоло, владыка Асседо и окрестностей, последнего наследника древнего рода ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассер Карлом Иштваном Фриденсрайхом Вильгельмом Софоклом Йерве, себя назвав крестным отцом и попечителем последнего.
Принял орущего младенца из рук священника, ущипнул за щеку, схватил за ноги, перевернул вниз головой и на всякий случай окунул всего в купель. Передал кормилице Виславе.
Затем собрал сеньор Асседо всю челядь Желтой Цитадели, забрался на высоченный памятник основателю рода Уршеоло, возвышавшийся аккурат посередине двора, оседлал башку мраморного коня предка своего Кейзегала Косматого, и объявил торжественно, размахивая при этом саблей:
— Если хоть один человек в Асседо, окрестностях, а также и на острове Грюневальде, что на Черном море, дети его, внуки, кузены, племянники, правнуки, жена или дочери произнесут когда-нибудь вслух или мысленно имя маркграфа Фриденсрайха фон Таузендвассера, отрекшегося от родного сына и наследника, не сносить ему чресел!
Замерли все, не решаясь сплюнуть через левое плечо даже один-единственный раз, не говоря уже о трех. Замерли все. Недаром, ох, недаром, думали хором служанки, поварихи и поварята, горничные, субретки, кормилицы, солдаты, лучники, алебардисты, меченосцы, кавалеристы, оруженосцы и оружейники, матросы и юнги, рыбаки и рыбочистки, трубачи и трубочисты, чашники и подчашие, стольники и кравчие, кузнецы и плотники, сторожа и привратники, их дети, законные и внебрачные, и дети их детей, называют сеньора нашего Кейзегалом Безрассудным.