Страница 2 из 40
Воцаряется мертвая тишина.
-Мухин Никита. - Повторяет учитель.
Опять тишина.
-Кто староста? - Ян Валерьевич пробегает по классу тяжёлым взглядом.
Я поворачиваюсь к Машке. Чего она молчит?
-Колосова, вы староста? - нетерпеливо спрашивает учитель.
-Ыыы. - Мычу я, робко и как-то неуверенно, добавляю. - Я зам Машы. -Кивнув головой назад. (Получилось как-то по дебильному).
По классу проносится волна хохота. Ян Валерьевич, проигнорировав безудержное веселье по поводу того, что я зам Михальцовой в прямом смысле, остается непоколебим.
-Михальцова, почему молчите? Некогда в партизан играть, у нас сегодня объемный материал. Потеряли уже и так… — учитель вскидывает руку и хмуро смотрит на наручные часы, - пятнадцать минут урока.
-Где Мухин, Михальцова?
-Я не знаю, Ян Валерьевич... - осторожно говорит Машка.
-К концу дня жду объяснительную от Мухина за прогул. Вы отвечаете!
-Вот Никитос гад! — шипит у меня за спиной Машка. — Делать больше нечего мне, как с его объяснительными носиться. Небось, где-то курит в туалете или жрёт в столовке. С двух одно.
Познакомившись со всеми моими одноклассниками, Ян Валерьевич начинает объяснять новую тему, а к концу урока велит достать листочки для написания небольшого словарного диктанта на слова исключения.
Уже на третьем слове мой стул легонько вибрирует, дав импульс моей руке, которая изуродовала слово «цыплёнок», как невесть что. Проглотив застрявшие в горле огрызания и возмущения, я никак не реагирую, что вызывает более настойчивое и нетерпеливое терроризирование моего стула. Я, как ненормальная, уцепившись за парту, содрогаюсь всем телом от назойливого толчка. Резко выдохнув и воспользовавшись моментом, когда Ян Валерьевич проходит в конец класса, я, резко перевернувшись, бросаю Машке на парту черновик с правильно написанными словами.
Машина ручка с быстрой радостью шкрябает по бумаге, и я уже слышу, как ее стул тут же начинают мучать сидящие позади Машки и опасающиеся, что до них очередь так и не дойдёт.
-Колосова,– послышалось над самой моей головой, – значит, оценку на весь класс делить будем?
Я от стыда и страха, что замечена, вся съёживаюсь и вжимаюсь в стул.
-Простите, Ян Валерьевич. – Краснея проговариваю я и ещё ниже опускаю голову.
Сразу после того, как звенит звонок, Ян Валерьевич властным голосом приказывает сдать листочки. И мы дружно передаем листочки на первую парту. Даже самые ярые смельчаки не позволили себе ослушаться новоиспеченного наставника.
После того, как учитель ушёл, в классе появляется Мухин, красный, но довольный от проведённого времени в столовой. К нему сразу спешит Машка и размахивая руками начинает выяснять отношения по поводу его отсутствия.
Я устало тру лицо руками. Мигом наваливается какая-то дикая усталость, то ли от прошедшего мозгового штурма и мандража, который пробрал, когда учитель заметил меня в нечестности, то ли от крика и гама, который царит вокруг.
-А что писать-то?! – долетают до меня возмущенные возгласы Мухина.
-Так и пиши, что жрал в столовке! – властно стоит над ним Машка, упершись руками в бока.
Мухин нехотя, но всё же шкрябает на листке пару строчек.
-Сань! – зовёт она повернувшись ко мне. – Занеси объяснительную Яну Валерьевичу.
-Я?!!! – в изумлении и нежелании исполнять просьбу подруги, я таращусь так, будто никогда не была в учительской и меня посылают слетать на луну. Так, скоренько. Туда и обратно.
-Ну не я же! – Машка нетерпеливо пританцовывая, тянет мне листочек с каракулями Мухина. А я в ужасе откланяюсь назад, стараясь увернуться от него, как от прокажённого.
-Сань, отнеси, а? – отчаянно уже взмолилась Машка. – Перемена всего десять минут, а мне никак нельзя по алгебре опять двояк схватить! И дай списать домашку. – В её глазах застывает мольба и мне ничего не остаётся, как нехотя протянуть руку за объяснительной и вручив взволнованной Машке свою тетрадь по алгебре, отправиться в учительскую.
Подойдя к двери, я останавливаюсь и немного помедлив, тихонько стучу, с целью известить, что, мол, я иду, если что. В учительской никого нет. Видимо, все учителя ушли: кто курить, а кто в столовую, дабы поднабраться силушки, чтобы с большим усердием мучать нас на своих уроках.
Не входя, я просовываю голову внутрь и наклоняюсь, чтобы убедиться, что в учительской никого нет, кто может меня принять.