Москва-Обратная

Несколько секунд ничего не происходило, а затем холод медленно скользнул по Сашиному телу: животу, левому предплечью, плечу. Достигнув шеи, холод резко устремился вниз; вслед за ним пришло болезненное тепло. Что-то горячее скатилось по Сашиной руке, обогнуло локоть, заструилось по кисти. Жидкое, но слишком густое, что бы быть дождевой водой.

Саша попыталась закричать, и тут же зажавшая ей рот ладонь крепко обхватила нижнюю челюсть и потянула вверх, заставляя запрокинуть голову. По открывшемуся горлу ударил порыв зимнего колючего ветра. У самого уха раздалось конское ржание, за ним несколько резких выдохов, и рука на Сашином животе сжалась невыносимо крепче, словно бы к чему-то готовясь: вспышке сопротивления или необходимости удержать бессознательную жертву. Внезапное движение выбило из Сашиных лёгких последний воздух.

Полузадушенная, она быстро потеряла и счёт времени, и почву под ногами. Но когда её резко выпустили, даже отшвырнули, реальность вернулась пёстрым калейдоскопом. Саша ударилась о стену уже раненным плечом; невольно вырвавшийся крик мигом сорвался на тихий скулёж: не хватало воздуха. Не в силах удержаться на ногах, Саша по стенке сползла на землю. Инстинкты кричали «Бежать!», хотя от одной только мысли о движении туман перед глазами стал ещё плотнее.

Лошадиное ржание, теперь такое же приглушённое, как и все остальные звуки, неслось со всех сторон; периодически его перекрывал злой, протяжный рык крупного зверя. Его источник находился где-то перед Сашей: ей пару раз показалось, что что-то тёплое и мягкое скользнула по подтянутым к груди коленям.

К тому моменту, как туман перед Сашиными глазами рассеялся окончательно, под аркой воцарилась глухая тишина: ни ржания, ни рыка, ни рокота затянувшейся грозы. Нападавших не осталось тоже. Только прямо напротив Саши на корточках сидел лохматый широкоплечий мужчина в перекошенном и насквозь промокшем тканевом плаще. В автобусе Саша видела его со спины, но в том, что именно этот человек избавил её от подозрительного старика, сомневаться не приходилось.

Он молчал, не пытаясь ни приблизиться, ни прикоснуться к Саше, и даже смотрел ей не в глаза, а куда-то в переносицу: словно бы боялся спугнуть. А бояться было чего: с такого расстояния двухметровый незнакомец выглядел невероятно внушительно. Чуть вьющиеся волосы рыжевато-каштанового цвета переходили в широкие полосы бакенбард, те — в двухнедельную щетину на подбородке. Мускулистые руки с широкими ладонями и неожиданно аккуратными пальцами заканчивались длинными заострёнными ногтями, больше напоминавшими когти. Распахнутый плащ демонстрировал обтянутую футболкой широкую грудь, которая размеренно приподнималась и опускалась, словно бы её владелец только что и не разогнал с полдюжины соперников.

На правом плече незнакомца висели связанные за шнурки ботинки.

Именно они, замеченные последними, выдернули Сашу из её полушокового состояния. Она вздрогнула, запоздало схватилась за разодранное плечо — и вместо ожидаемой крови нашла мокрую от дождя ткань. Прилипший к коже рукав пачкало только серое пятно грязи, оставленное ударом о стену. Исчезли и редакторский зуд, и муть перед глазами; стали различимы перестук утихающего ливня и собственное неровное дыхание. В поясницу неприятно утыкался сползший рюкзак.

В целом, чувствовала себя Саша относительно неплохо. Если бы не дожидающийся её когтистый незнакомец с ботинками через плечо, она бы и вовсе решила, что всё случившееся ей привиделось. Мало ли: переутомление, вызванное непрерывной работой с текстом «Автора С.». Никто так до сих пор и не разобрался, как именно альфа-редакторы чувствуют идеальные формулировки и какие у их таланта побочные явления. Но незнакомец сидел, ждал. С невозмутимостью и терпением памятника.

Было в грозном великане что-то такое, что заставило Сашу внимательно присмотреться. Что-то знакомое и одновременно тревожное, как полузабытое неприятное воспоминание. Не диковинное ли сочетание лохматой гривы, бакенбард и щетины — и на удивление умного, интеллигентного даже лица?

— Я тебя знаю, — неожиданно для самой себя выпалила Саша. И вдруг поняла, что это действительно так: — Пятнадцать лет назад. Ты подвозил мою мать.

Воспоминание встало перед Сашиным внутренним взором, чёткое, как фотография. Майский вечер, тёплый и сонный; сладкий запах цветущих во дворе вишен. Семья Саши жила тогда на первом этаже, и, хотя отец велел дожидаться его в гостиной, Саша наблюдала за происходящим из-за шторы в спальне. Мать с отцом вышли из подъезда: она с небольшой сумкой, он — с чемоданом; остановились у такси, боковыми колёсами залезшего на тротуар. Что-то тихо друг другу сказали. Затем отец положил чемодан в багажник, помог матери усесться на заднее сиденье и с глухим хлопком закрыл дверь машины. Через несколько секунд она отъехала.

Последний раз, когда Саша видела свою мать… не самое лучшее воспоминание. Потому, наверное, и затёрлась малозначительная деталь: третий участник сцены. Водитель не ждал за рулём, он стоял рядом с такси, опершись о его крышу. Высокий (восьмилетней Саше он тогда и вовсе показался гигантом) лохматый мужчина в расстёгнутом плаще. Плащ за пятнадцать лет изменился, а вот грива и умное лицо остались теми же самыми.

Безумие заключалось в том, что сидящему напротив Саши мужчине было никак не больше тридцати пяти. Но и помнила она его таким же, а не двадцатилетним юношей.