Шаг навстречу

— Аллочка, милая, давай побыстрее шевелись, не видишь, девоньке совсем плохо?

Я слышу голоса где-то за стеной. Мое сознание не пускает их ко мне. Я их слышу, но не вижу никого. Пытаюсь открыть глаза, но мне что-то мешает. Не могу, нет сил.

Пытаюсь понять, что происходит. Начинаю ворочаться.

— Тсс, девочка, тише. Сейчас все будет хорошо, — успокаивает тот же голос.

Да что же такое? Укол. В вену. Нет, мне не больно. Я никогда не боялась уколов. Но от того, что мне его делают, а я этого не вижу, как-то не по себе.

На меня накатывают неожиданные волны сонливости. Что? Почему? Я не хочу спать! Хотела возмутиться, но мой язык будто прилип к небу. Хочу пить.

Перед глазами тут же появляется картинка: мы со Стасом идет по солнечному Родосу, и я хочу пить. Собираемся зайти в магазин, купить воды, но я вижу фонтанчик, специальный такой, для того, чтобы и люди, и птички могли попить. Я наклоняюсь, а Стас придерживает мне волосы.

Стас. В мыслях вспыхивает другая картинка: искореженный красный байк.

Стас. Стас. Стас. Рыдания хотят прорваться наружу, но их душит волна безразличия. Мне вдруг стало все равно. Меня окутывает мягкая вата, и, словно в люльке, укачивает облако.

30.08

Я опять хочу пить. Почему мне не дают воды? Сейчас я встану и задам им всем. Мама.

— Где мама? — громкий крик, от которого мне закладывает уши. Мой крик.

— Варя, доченька, я здесь, — она наклоняется ко мне.

Нет, я ее не вижу, я чувствую ее дыхание. Опять не могу открыть глаза.

— Мама, что происходит? Почему я не могу открыть глаза?

— Сейчас, крошка, придет врач. Потерпи, — гладит она меня по щеке.

Я хочу поднять руку, но не могу.

— Варвара, — опять этот голос, уже до омерзения знакомый, — ну, наконец-то. Да, Вероника, можно снимать. Варвара, если будешь чувствовать дискомфорт, ты сразу говори.

Я кивнула. Не могу понять, что происходит. Мама поднимает мне голову. Снимает… повязку? У меня повязка на глазах? Зачем? Убирает от лица, и я сильно жмурюсь на свету. Хочу закрыть лицо, но руки… Дергаю ими, и мне их тут же освобождают. Я, наконец, закрываюсь от яркого режущего света. Проходит несколько минут прежде, чем я опять открываю лицо и начинаю медленно открывать глаза. Моему взору предстает белая палата. Свет уже не такой яркий. Видимо, приглушили. Кровать, стул и на этом все. Хотя нет, кровать… Я осмотрела ее внимательнее: два ремня по сторонам, два в ногах… Да это же для…

— Мама, что происходит, может, объяснишь? — недоуменно спросила я.

— Варвара, успокойся, пожалуйста, — вместо маман ответил врач. — Меня зовут Никита Петрович, — такой голос, брр, приторно-слащавый, аж передернуло. — Тебе нужно учиться следить за своими эмоциями.

«Следить за эмоциями…» — я проговариваю эти слова про себя один раз, два, три.

На меня накатывает тоска. Я смотрю на маму, та смотрит на меня, а в глазах столько грусти и жалости. Я начинаю плакать. Стас, умер…

— Стас умер? — спрашиваю я сквозь рыдание.

— Варя, Варя, — гладит она меня по голове. — Ну, милая, поплачь.

— Я вас оставлю, — слышу сквозь собственные всхлипы слова врача.

Дверь закрывается. Мама отстраняется от меня, берет лицо в ладошки.

— Варя, девочка, тем, что ты делаешь, ты его не вернешь, и прошу тебя, не пугай меня так больше.

Отпускает лицо и прижимает меня к себе. Так сильно, что мне трудно дышать.

А что я делаю? Я только помню, что спала постоянно, но не желаю об этом говорить. Внутри пропасть, и я прямо физически ощущаю, как со дна поднимается океан горя, но не хочу опять спать.

— Варя, посмотри на меня, — говорит мама, и я чувствую, что хочу опять уйти в себя, кинуться с головой в этот океан.

— Варя! — зовет мама. — Девочка моя, так нельзя. Стасу это бы не понравилось, — она давит на самое больное. — Ты посмотри, что ты делаешь с собой! — она хватает мою руку, сует мне под нос.

Я смотрю, смотрю. Вся рука искусана, да так, что синяки аж черные, и зубы будто въелись в плоть. Я поднимаю на нее глаза. Она мне показывает вторую руку. То же самое.

— Варя, не надо так больше. Прошу. Они в тебя уже столько лекарства влили. Девочка моя, давай поедем домой. Мы вместе справимся.

Я пытаюсь осознать, что же происходило. Мама гладит по волосам.

— А когда… — я не договариваю, комок застревает в горле, — какое сегодня число?

— Тридцатое. Ты уже здесь три дня, в больнице, — она грустно посмотрела на меня. — Нужно держаться.