Страница 20 из 147
На исходе тридцать третьего дня, когда мягкий закат окутал изумрудную долину, ветра принесли странную весть. На самом краешке земли, где горячая пустыня отпугивала все живое, что-то непонятное сделало первый вдох. И все, кто могли, устремились на край Земли. И увидели: в центре необъятной пустыни, годной лишь для иступленных молитв, стоял Паво Кристатус. Огненный, радужно счастливый. Он полыхал всеми красками Великого Огня. Его жар не обжигал, но заставлял трепетать. Увидев всех пришедших, ощутив наше беспокойство, он сказал, роняя одно из своих перьев: «Пусть будет так». Он взмахнул хвостом-опахалом, и мы увидели сферу. Ту, самую, которая явилась нам тридцать три дня тому назад. Она была все также мутна, но через мгновение эта мутность сменилась на радужную игру цветов. Мгновение. Никто ничего не понял. Сияние накрыло всю пустыню от края до края. Все пришедшие и присутствующие оказались застигнуты этим сиянием. Мгновение прошло. Свет погас. В центре пустыни, на раскаленном песке лежало двое детей: Мальчик и Девочка. Из плоти и крови.
Взглянув в их глаза, мы поняли - вся Радость и Скорбь мира отныне будут заключены в каждой человеческой оболочке. Каждая человеческая душа будет страдать на этой Земле до тех пор, пока не вернется Домой…»
Босх. Петербург.
Босх прибыл в русский Санкт-Петербург рано утром. Почти весь город спал. Редкие прохожие в полусонном состоянии текли по улицам, пересекали проспекты, ныряли в улочки, исчезали в метро и появлялись из него вновь. Босху вспомнились слова Лабарда: «Весна - волшебное время года. Из земли к солнцу рвется жизнь, биение Начала чувствуется во всем, да и сами люди прорастают радостью. Опасайся, весны, Босх, ибо она, как любовь, таит в себе дурман».
И, правда. Весна – удивительное время. Ее ценность осознается с годами и кажется неоспоримой. Она таит в себе особое волшебство, далекое от иллюзий человеческого мира – рождение. Нужно уметь почувствовать ее силу, ее власть над каждым человеческим существом, ведь новая жизнь прорастает не только из земли и на ветках деревьев, но и внутри самого человека. Его тело и душа расцветают, и из глубины его древней памяти поднимается воспоминание о первой Весне Вселенной.
Перед тем как непосредственно отправиться на поиски объекта, Босх решил немного побродить по городу. Город странным образом и привлекал его и отталкивал. Была в его ауре какая-то мучительная контрастность. В центре он почувствовал необыкновенное тепло, исходящее от энергетических сгустков, скопившихся в старинных зданиях, - а было их предостаточно, - дворцы и особняки выделялись сразу. Какие непростые и талантливые люди клали камень, работали над внутренним убранством. «Этот город возводили чужеземцы» - подумал Босх, и оказался прав.
Его поразило благородство этого града, высокородие особого свойства, степенная аристократичность и детская непосредственность, дремлющая на дне каналов. Через несколько минут Босх ступил на «главную авеню» - Невский проспект. Здесь царил хаос: очень разные эгрегоры врезались друг в друга, отряхивались и недовольно разлетались по сторонам. Эгрегоры современности и минувших эпох, волнение человеческих душ, беспокойство жителей местных и вальяжность туристов. Сколько душевных порывов, отчаяния, шепоток, повелений. А какая балаганность, пестрота, непосредственность, но все эти бесконтрольные проявления были подчинены одному духу, властному и безжалостному, создавшему этот город силой своей души задолго до того, как он материализовался в камне и граните. Этот дух видел будущий город еще тогда, когда вместо величественного архитектурного ансамбля здесь чавкали болота, и пахло плесенью.
С широкого проспекта Босх свернул на узкие улочки, попутно заглядывая во дворы-колодцы. Его встречали сонмы разных запахов: кофе и специй, поджаренного хлебца и подгорелых каш. И чем глубже Босх проникал в этот обособленный мир, тем все больше овладевала им странная, неведомая доселе нежность. Древнее воспоминание, чувство дежавю поднималось со дна его памяти - ему казалось, что много лет тому назад он сам болел этой непонятной печалью, он сам был маленьким фрагментом этого единого узора. Перед ним открывался удивительный мир простого, бесхитростного человеческого бытия, внутренней, глубоко запрятанной личной жизни. В простых элементарных действиях он, неожиданно для себя, находил особый смысл: мальчик отбивает мяч ногой, шустро ведет его по двору, защищая от посягательства двух дружков и, наконец, с криком восторга загоняет его в самодельные ворота – старую детскую ванночку. Женщина, еще красивая, еще молодая выбивает тяжелый палас; мужчина идет с мусорным ведром; старики на скамейке играют в домино…
Окна, широко распахнутые навстречу весне, из которых несутся разные по тембру, интонации и громкости голоса, а вместе с ними – музыка, шум телевизоров, могли бы, быть может, разбудить в самом непроницаемом существе воспоминания.
Выйдя на проспект, Босх, лицом к лицу столкнулся с равнодушной монолитной толпой. И вдруг в этой безликой массе ему совершенно отчетливо высветилось лицо той, единственной, из-за которой он и прибыл сюда в этот грустный город. Она шла по проспекту, другая, не такая, как все, будто не принадлежащая этому городу и этой жизни. В ее глазах Босх прочитал тоску, которая свойственна лишь людям. Тоску без надежды, без завтрашнего дня. В какой-то момент потерял ее из вида, но потом она опять возникла и снова исчезла.