Страница 18 из 19
Наступил тот редкий день, когда Пельмень согласился покинуть периметр своего двора и посетить остальной мир. Они с Паклей шли на речку, где собирались исполнить один традиционный обряд, знакомый обоим со времен босоногого детства.
- ...И, значит, Бес взял у бати фотоаппарат, - рассказывал по пути Пакля, - привинтил к нему такую приблуду в полметра - все равно, что подзорная труба. Я сам в такую смотрел - близко-близко видно. И вот, значит, дождался, пока Халабуда трусы снимет и заплавает, нащелкал кадров со всех сторон. А сам фотографии делать не умеет. Понес их, дебил, заказывать в ателье. А там Дрюня хромой работает, знаешь Дрюню? Через день Бес приходит за фотками. Приходит, значит... Дрюня ему навстречу выхрамывает. И как даст в хайло! Бес вскочил, а он опять ему - как вломит! И фотки эти на его глазах - в клочки рвет...
- За что в хайло-то? - хмуро поинтересовался Пельмень.
- Ты слушай! Бес, дебил, у умных людей-то не стал спрашивать. А они бы ему сказали, что Дрюня этой Халабуде - родной брат. Понял?
- Брат? - хмыкнул Пельмень и осуждающе покачал головой.
Халабудой в Зарыбинске звали старую гречанку, очень толстую, черноволосую и усатую. Мало кому было известно ее настоящее имя, однако каждый сопливый детсадовец был о ней наслышан.
Знаменитость Халабуды базировалась на том, что каждую среду, если была хорошая погода, она шла на речку в одно и то же место, раздевалась догола и мылась.
Об этой привычке знали все. Каждую среду кусты напротив любимого пляжа Халабуды трещали от набившихся в них мальчишек. Халабуда была поистине огромна. На нее смотрели не как на обнаженную женщину, а скорее как на редкий биологический вид.
Как правило, зрители досматривали спектакль до того места, где гречанка, смыв мыло и шампуни, выползала на берег, потрясая своими складками. В этот момент наступала кульминация веселья: все вылетали из кустов, свистели и упражнялись в остроумии:
- Эй, сыска отвалилась! Вон плывет в корягах!
- Всю тину поела, бегемотина! Гусям не оставила!
- Ой, не могу! Баба нырнула - две деревни смыло!
- И плотину снесло!
И еще молодежь любила скандировать:
- В нашей речке сдохли раки - Халабуда мыла сраку!
Гречанка при этом обычно прикрывалась большой мочалкой, грозила исполинским кулаком и разражалась такой виртуозной русской бранью, что мальчишек аж зависть брала. Не одно поколение школьников познало с ее помощью самые тонкие нюансы инфернальной словесности.
Закончив выступление, Халабуда уходила в кусты и одевалась. И все равно в следующую среду приходила на то же самое место. К искреннему восторгу зарыбинских оболтусов.
Сегодня как раз была среда, и Пакля с Пельменем как раз шли на речку по хорошо известной обоим дорожке. Пакля на этот раз достал где-то старый театральный бинокль, что обещало сделать наблюдение в два раза интересней.
- Значит, брат, говоришь? - хмуро повторил Пельмень, по привычке накручивая на палец ухо. - Как бы нам от него не огрести...
- Ага! - оскалился Пакля. - Ему делать нечего, только нас по кустам караулить.
Почему-то сегодня зрительская ложа была почти пуста. Среди кустов торчали только двое совсем уж сопливых пацанят, да и те не из Зарыбинска, а из Правобережного поселка. Свирепо матерясь, они спорили, даст ли каратист по морде боксеру.
- Чего-то нету никого, - тревожно пробормотал Пельмень, тронув ухо. Может, всех прогнали?
- Кто?!
- Ну, не знаю. Может, Халабуда мужиков попросила. Или Дрюня их попросил...
- Ага, конечно! Мужики, чтоб ты знал, сами сюда ходят прикалываться.
Пакля нашел в утоптанных кустах удобную позицию и бережно достал бинокль. Он был крошечный, как игрушка, помятый, но такая вещь в Зарыбинске считалась редкостью. И действительно, трудно найти театральный бинокль там, где нет театра.
Пельмень присел рядом на изогнутый ствол, древесина жалобно хрустнула под ним.
- У дядьки бинокль взял? - спросил он.
- Ага, - Пакля уже осматривал окрестности.
- А он где взял?
- А я знаю? Нашел в помойке, наверно. Пельмень покачал головой и намотал ухо на палец. Он знал, что дядька Пакли - небезызвестный Денис Романович Паклаков - немалую часть жизни отдает помойным изысканиям.
- Везет людям, - вздохнул он. - Бинокли находят... Я вот ничего хорошего еще не находил.
- А ты искал? Ты только дома сидишь, "селедок" кормишь. Ладно, сейчас к нам такая "селедка" приплывет, что... - он замолк и принялся крутить окуляры.
Мысль о голой Халабуде, которая вот-вот должна была выплыть из камышей, вдруг задела в душе Пельменя какие-то потаенные струнки. Он потрогал ухо. Ухо было на месте.
- Слушай, Пакля, а у тебя баб много было? - спросил он.
- Много! - очень поспешно и заносчиво ответил тот. Потом добавил уже спокойнее: - Хватало. А у тебя?
- У меня... - буркнул Пельмень и помял ухо. - Да не совсем много. Маловато.
Пакля тихо хмыкнул. Он понял истинную цену этого "маловато".
- Ну а вот сеструха к тебе ходит, - сказал он. - Ты ее не забодал еще?
- Да ты что! - в ужасе проговорил Пельмень. - Она ж - сеструха!
- Ну и? У сеструх, что ли, копилка не с того места? Тем более двоюродная...
- Не, не... - Пельмень даже замахал руками.
- Дело твое. А хочешь, с Веркой-Отличницей сведу?
- А как? - заинтересовался Пельмень.
- Ну как... Так. Позову ее куда-нибудь... на речку вот можно. Ты уже на месте будешь. Потом я уйду...
- Ну-ну! А дальше?
- А что дальше? Если уже поддатая будет - хорошо. Если трезвая - стакан "сэма" не найдешь, что ли?
- А делать-то что? Про что говорить?
- Про что хочешь. Я, помню, ей рассказывал, как мы в Дятлове дрожжи в туалеты побросали. Помнишь, огороды затопило?
Пельмень, яростно накручивая ухо, задумался. Вызвал из памяти облик Верки-Отличницы - вечно пьяной, краснолицей, в прожженном сигаретами платье и расшлепанных кроссовках. Он представил, как сидят они на речке и он рассказывает ей про туалеты...
Пельменя вдруг передернуло.
- Нет, - произнес он с содроганием. - Не надо Верку.
- Смотри сам... А то можно и с сеструхой твоей на речке посидеть...
Пакля вдруг выпрямил спину, потом быстро встал и так энергично закрутил колесиком резкости, что бинокль жалобно скрипнул.