Страница 10 из 19
Человек возвращался, повзрослев, но свой маленький мир он заставал точно таким же: все так же гуляли по дворам курицы, и тряслись по ухабам грузовики. И опять наставало время удивляться - выходит, за все это время никто даже не попытался ничего изменить?
Но невелика печаль, когда впереди еще целая жизнь. Хоть и вновь приходилось идти по проторенным дорожкам - будь то промзавод или молочный комбинат, элеватор или автохозяйство. Да только и там царило сплошное недоумение. "Может, все еще впереди?" - робко надеялся человек, глядя на своих собратьев, которые бродили из угла в угол, просили друг у друга мелкие деньги в долг, курили одну папиросу на троих, жаловались на плохую организацию труда. Иногда, правда, приходилось что-то делать - например очищать сарай от проржавевшего насквозь оборудования или подтаскивать баллон, чтобы заварить "Жигули" кому-нибудь из знакомых директора. Но мир от этого не менялся. Совсем не менялся.
Человек ждал, а годы все шли, шли... И постепенно чувство сладкого ожидания все больше вытеснялось недоумением, которое мрачным облаком висело над городом. И в какой-то момент человек мог остановиться посреди улицы, увидев клубную афишу с сообщением о концерте областной филармонии, и удивленно подумать: "Что это, кому это? Неужели где-то еще шевелится какая-то жизнь?"
Или, наткнувшись блуждающим взглядом на вывеску районной библиотеки, он вдруг начинал хмурить брови, силясь вспомнить: "Какой прок скрывается за этими стенами?"
Неожиданно человек обнаруживал, что он уже стар. Что он болен, что он уже не может ходить и работать, что он умирает. И тогда его посещала последняя, но самая горькая доля удивления: "Как же так, когда это произошло, ведь я еще собирался?.."
А под окнами все так же прохаживались курицы и храпели лошади. И все те же грузовики месили грязь или поднимали колесами пыль.
Уже через три дня после налета на универмаг трудно было понять: а было ли что-то на самом деле или померещилось?
С одной стороны, народ только об этом и говорил. Но с другой, почти ничего, кроме изуродованных зданий, о происшествии не напоминало. Убрали завалы, вставили новые стекла в универмаге, начали латать рухнувшую стену напротив. Ну, конечно, похоронили погибших.
А потом и старик Плюгаев воцарился с мухобойками на привычном месте, как знак стабильности, символ размеренных будней.
Но ни одного внятного объяснения так и не появилось. Районная газета, которая прежде могла посвятить целый разворот причинам миграции полевой мыши или новой версии гибели динозавров, вообще не заметила чрезвычайного происшествия. Ни единого слова о вторжении в город вооруженной банды она не напечатала. Не считая маленького некролога по поводу "безвременной кончины" родителей Машки Дерезуевой.
Впрочем, это молчание объяснялось просто. После эмоциональной беседы, которую начальник милиции имел с суровым полковником, на происшествие была наложена печать государственной тайны. Дутов был этому очень даже рад и с большой охотой убедил районное начальство сохранять солидное молчание. Ничего не было - и точка. А народ пусть себе болтает что хочет.
А народ и болтал. Как молодой ручей находит себе путь среди нагромождения камней, так и людская мысль отыскала наиболее простую дорожку в запутанном лабиринте обстоятельств.
Собственно, народная версия облетела город уже под конец второго дня. Об этом говорили вполголоса. Мол, зенитчики сбили над Зарыбинском иностранный самолет с диверсионным отрядом - все слышали странный гром. Самолет летел на Москву, но за неимением лучшего, вражескому десанту пришлось захватывать Зарыбинск. До горсовета дойти не успели - засели в магазине. Или просто перепутали вывески - нерусские же!
Народ сходился во мнении, что на спокойствие Зарыбинска посягнули какие-то "исламцы". Неизвестно, кто первый предложил эту мысль, но утвердилась она легко. В самом деле, не американцы же...
Потом появились наши и быстренько разделались с интервентами. Просто и красиво, как, впрочем, и подобает доблестной русской армии.
Не всех, конечно, устроил такой бодрый патриотический сценарий, но мыслящие люди, как известно, часто бывают в меньшинстве. В Зарыбинске это правило никогда не нарушалось.
Район Промзавода был еще не городом, а одноэтажным поселком, вплотную примыкающим к Зарыбинску. Жилые дома так тесно соседствовали с производственными постройками, что часто нельзя было понять, где находишься: еще на улице или уже на территории завода.
И там, и там пространство было одинаково захламлено бетонными глыбами, ржавыми скелетами механизмов, мотками измочаленного троса, мятыми и вонючими железными бочками и еще бог знает чем.
Гимназисты старались эти унылые места не посещать. Но у Кирилла так не получалось. На Промзаводе жила его бабка, и время от времени он обязан был наносить ей родственные визиты.
На этот раз мать послала его с простым поручением: отвезти семена тыквы, это был какой-то особенный, сладкий и душистый сорт.
Бабка, естественно, была прослышана о происшествии в центре города, хотя лично там не присутствовала. Все уже знали про стрельбу и взрывы, даже жители окрестных деревень, приезжая за хлебом и крупой, вполголоса спрашивали у продавцов:
- Тут у вас прямо штреляли, да? Вот же, а! Уже прямо в людей штреляют!
Пока Кирилл сидел на веранде дома перед кружкой с невкусным жидким чаем, бабка собирала его в дорогу, набивая брезентовую сумку банками, огурцами, сушеными грибами и прочим старушечьим капиталом.
- И что ж, прямо на улице палили? - сокрушенно спрашивала она. - Прямо из ружей, да? Ах ты, деточка... Ну в тебя-то не попали? Ты-то хоть спрятался? Ах, беда какая, ну беда... Ну хоть поймали их, жуликов этих? Ну и то хорошо. А то, как же это - прямо на улице, из ружей...
Кирилл с облегчением дождался, когда можно было привязать сумку к багажнику и вскочить на велосипед.
- Ну ты гляди, поаккуратнее, - напутствовала бабка. - Теперь сам видишь как. На улице в честных людей палят...
Кирилл энергично крутил педали, стараясь объезжать ямы и булыжники. Дворовые собаки провожали его бесцветным, каким-то формальным гавканьем и не пытались преследовать. Стояла жара.