Страница 20 из 118
– Грета, милая, пора в кровать, – слышу я и чувствую, как холодные пальцы гладят меня по голове.
– Мама, я хочу посмотреть на звезды!
– Грета, уже поздно, пора спать, малышка.
– Мама, пожалуйста…
Она смотрит на меня уставшими глазами. Нам хватает одного лишь взгляда, секундного соединения душ, чтобы решить все споры, и она выдыхает, измученно улыбаясь. Конечно же, она отведет меня к звездам. Что бы ни случилось.
Мы взбегаем по лестнице на чердак, обходим коробки и прочий хлам, через небольшой люк выбираемся на крышу. Здесь темно и ветрено, стрекочут сверчки и пахнет лесом, и мама обнимает меня за плечи, прижимает к себе, чтобы я не замерзла. Это наше самое тайное место. Наш каждодневный ритуал.
– Мама, почему ты такая грустная? – спрашиваю то, что не смело сорваться губ весь день. Только здесь, на крыше, мы можем быть абсолютно честны друг с другом. И мы обе это знаем.
– Понимаешь, Грета, иногда… иногда сам выбор намного страшнее его последствий. Так сложно себя заставить… так сложно просто подумать о том, что тебе придется сделать очень серьезный шаг.
– Чем страшен выбор, если потом уже будет не страшно?
– Маленькая Грета, – шепчет мама и тихо смеется. – Моя умная крошка. Человек – существо настоящего, и ему всегда кажется, что больнее, чем сейчас, в эту самую секунду, уже не может быть. Какую бы боль он не претерпел в прошлом, сейчас будет хуже, потому что страдание не хранится в памяти. Его забирают звезды.
– Звезды?
– Посмотри на них, Грета! – смеется мама. – Разве сейчас ты можешь думать о чем-либо другом?
– Нет, мама.
И больше мы ничего не говорим. Пропадаем, стоя на крыше и запрокинув головы, чтобы охватить взглядом все, что охватить невозможно.
***
Я открываю глаза, и они чуть ли не вываливаются из орбит, когда я хватаюсь руками за горло и впиваюсь ногтями в кожу. Больно так, будто чьи-то каменные пальцы душат меня, намертво окольцевав шею. Но это лишь галлюцинация. Видение. Призрак.
Пытаюсь вдохнуть несколько раз подряд, но в легкие проходит лишь ничтожное количество кислорода. Голова тяжелеет, наливается свинцом, падает на подушку. Я переворачиваюсь на спину и моргаю в темноте часто-часто, пытаясь стряхнуть слезы с ресниц.
Все еще держусь руками за горло, но постепенно приступ сходит на нет. Мне казалось, что я умру так. Мне привиделось, что меня убивают.
Поднимаюсь на ноги – колени дрожат, но мне удается добраться до противоположной стены, чтобы щелкнуть выключателем. Комната озаряется светом и становится уже не так уж страшно. Подхожу к столику и осушаю графин с водой залпом. Обыскиваю все пространство над и под ним – не завалялась где таблетка обезболивающего, но ее нет, а рука ноет и тяжелеет от боли.
Крепко зажмуриваюсь и прикладываю руки к щекам – лицо горит. Виски сдавливает тупая боль, голова слишком тяжелая, как будто бы череп уменьшается и давит на мозг. Меня лихорадит.
Нет сил перебираться назад к выключателю, поэтому я падаю на кровать, зарываюсь в одеяло, пытаясь вновь согреться, и пропадаю.
***
Day after day, I get angry and I will say
That the day is in my sight
When I'll take a bow and say goodnight
Add it up, add it up
Wait a minute honey I'm add it up[3]
[День за днем, я буду злиться и скажу,
Что не за горами тот день,
Когда я откланяюсь и скажу спокойной ночи.
Подведу итог, я подведу итог,
Подожди минутку, милый, я подведу итог].
Все вокруг заполнено звуком. Музыка, я слышу ее. Она льется внутрь меня и сливается с шумом волн, резонирует с гамом детей, что бегают по пляжу, и я смотрю на них, словно завороженная.
Мальчик, лет десяти или двенадцати, его пальцы парят над клавишами фортепиано, его голос так быстро наполняет меня изнутри, но второй пацан, помладше, все смеется надо мной, тыча мне в бок.
– Это мой брат… – говорит мальчик с безумной прической, тот, который не поет, и имя его брата забирает с собой шум волн.
– Как? Как, ты говоришь, его зовут?
Мальчик не повторяет. Смотрит мне в глаза и улыбается, но улыбка его какая-то искусственная, грустная, неживая.
Ветер становится сильнее, уносит с собой все слова, кроме музыки безымянного мальчика.