Картограф

– Слезь с меня, больно, – сказал задавленный Витя. Филя тут же вскочил.

– Там слова, буквы!

– Где? На дверях?

– Да, то есть нет, в воздухе. Не важно. На первой написано «Вечная слава», на второй «Великое сокровище», на третьей «Верная смерть». И буквы: глаголь, мыслете и добро. Грифон, Момон, Додон! Вот, что это такое.

Витя стиснул зубы и рывком поднялся на ноги.

– Что ты делаешь? – закричал Филя. – Рана, зажми рану!

Но Витя опустил руки и, как сомнамбула, двинулся вперед. Пока он лежал на полу, под ним образовался кровяной ручей. Филя в ужасе смотрел, как Витя тащится к дверям, оставляя на полу жуткие следы.

– Куда ты? Туда нельзя, это не та дверь! Витя, стой, Витя!

Филя попытался схватить его, но переносица вдруг взорвалась болью. Витя ударил его в лицо – с богатырской, невиданной силой.

– Она моя, – сказал Витя хрипло. – Моя.

Филя навалился на него сзади и вцепился изо всех сил. Витя зарычал, пнул его здоровой ногой, и они вместе покатились обратно в угол, молотя друг друга без разбору. Оскаленные зубы, обрывки ткани. И дыхание, рвущееся изо рта, сухое, как у загнанной собаки. Главное остановить. Он слабеет, еще минуту продержаться. Пусть бьет хоть в морду, хоть куда. Не отпускать.

Филя почти выиграл схватку. Слезы и кровь из разбитого носа смешались и текли единым потоком, заливая подбородок. Витя терял силы, удары становились пустыми, шли вскользячку, кулак описывал пьяные ненужные круги. Вдруг что-то вывалилось из кармана и хрустнуло у Фили под ботинком. Он нехотя посмотрел вниз. На полу виднелись осколки стеклянного саркофага. Раздавленный крабик умирал в агонии. Судорожно сжимались и разжимались клешни.

Он ничего не почувствовал сперва. Только стало чуть свежо, как бывает, когда в дождь распахивается форточка. «Почему я так спокоен?» – изумился Филя. Он поднял глаза на Витю и увидел, что тот поднялся и забавно пятится. «Нет, совсем ничего не чувствую». Но крик уже был на подходе, он пробирался из самого нутра и наконец излился.

– Аааа!!

Кто же так кричит? Голос нечеловечий. Бестия? Демон? Нет, это я кричу. Почему же я кричу? Что произошло? Нет, все в порядке, все в порядке. Ничего, сейчас я соберу осколки. В совочек замету. Никто и не заметит. А ты посиди у меня в кармане, дотерпишь до дома? В кармане же теплей! И все же, кто кричит? Зачем кричит? Не надо кричать. Опомнись, замолчи.

– Аааа! – все сильней и сильней, от низкой ноты к высокой. Как животное, как раненный зубр, как зимняя лихоманка-пурга. Дрожащими руками Филя поднял краба и принялся на него дуть. Он укрыл его в ладонях, лепетал слова утешения – бессмысленно, сипло.

– Мы поедем домой, Настенька, скоро поедем. Там хорошо, там тепло. Вот увидишь! Слышишь меня, Настенька? Очень скоро. Купим билеты. Два билета – тебе и мне. Тебе же нравятся поезда? Колеса большие, чух-чух, чух-чух. И ветерок. Дуй, дуй, ветерок! Славно!

Краб покоился на его ладони. Последний раз вздрогнула ножка, и он затих. Больше не трепетал. В панцире застрял кусочек стекла.

Витя стоял, шатаясь, и безучастно смотрел на согбенную Филину фигуру. Потом он молча развернулся и пошел вперед. Шаг, другой, и вот он уже у средней двери, открывает. Комнату озарила вспышка света, Витя прянул назад, но его охватило пламя, завертело, заломило, как тряпичную куклу, на бок и поволокло внутрь. «Мыслете» взошла в зенит и ослепительно сияла.

– Помоги! – вскрикнул Витя.

Филя оглянулся, дернулся к нему, но поздно. От рева пламени заложило уши. Филю отбросило к стене, и на секунду он потерял сознание. Когда очнулся, комната была пуста. Витя исчез. Филя вскочил на ноги и побежал к двери. Тут она сама отворилась, и нечто большое и блестящее выпало из нее, проломив шаткий пол. Это была золотая статуя в человеческий рост – красивая, гладкая и в то же время страшная.

– Витя! – простонал Филя. – Что ты наделал?

Витя смотрел на него золотыми глазами, полными недоумения и скрытой муки. На лбу собрались морщины, золотой вихор дерзко топорщится по привычке. Не осталось плоти, все пожрал метал. Великое сокровище, литой ужас, памятник тому, кто когда-то смело и весело учил лягушку ловить стрелы, кто сидел за рулем, кто приютил на свой страх и риск картографа. Вити больше нет. Настеньки нет. Но двери – двери никуда не исчезли. Домик просел, в потолке уже зияла дыра, стена сбоку обвалилась, из пролома торчали сломанные доски и пакля.

Филя встал. Он разжал руку и посмотрел на мертвого крабика. Погладил каждую ножку, вынул кусочек стекла из спины.

– Теперь пора! – тихо сказал, подошел к третьей двери, над которой ярко вспыхнула буква «Добро» и надпись «Верная смерть», набрал полную грудь воздуха и врезался плечом в деревянную гладь.

Коллекционер

На вокзале форменное столпотворение, буйство жизни, людской водоворот. Носильщики толкают перед собой тележки с чемоданами, суетливые, как муравьи, пассажиры ищут нужный вагон. Вот сквозь толпу пробирается дама в пышном платье, ей неуютно, она морщит нос. В руке зонт с костяной ручкой и поводок, на поводке собака породы ши-тцу, усталая, вялая, еле плетется. Дама тащит собаку и что-то бормочет. Следом спешит господин в сером костюме и котелке, он толкает даму, извиняется и роняет газету. Ветер заламывает листы, и на мгновение становится виден заголовок «Всемирно известный коллекционер возвращается в Бург». Чумазый мальчишка с мороженым в руке воробьем летит вперед, газета падает под поезд и уже не видна.