Картограф

Помирать, так с музыкой! Филя глотнул остывшего чая, и тоска, сжавшая сердце, отступила. Не все еще потеряно. Завтра он одолеет судьбу, прижмет ее к ногтю! Держитесь, демоны Ада, когда я к вам сойду, вам мало не покажется!

– Вот так, щечки зарумянились, – ворковала чухонка. – А то побледнел, смотреть тошно. Налить еще?

– Нет, довольно!

– Как скажешь, милый.

Они сидели и смотрели друг на друга, как дальняя родня на свадьбе. Главное сказано, а об остальном и речь вести не стоит. Филя хотел было уйти, но его что-то держало.

– Вы знакомы с Чернокнижником? – неожиданно для себя спросил он.

– Знакома, – неохотно откликнулась чухонка. – А что, он тебе нужен? Вот уж не советую, неприятный тип. Необразованный, грубый мужлан. Ты знаешь, что он у себя в селе всех кур перерезал? Сорные, говорит, птицы! Изверг!!

– Он дал мне книгу, чтобы я рисовал карты.

– Он дал тебе книгу, чтобы ты побыстрее себя погубил. Тоже мне, нашел благотворителя! Когда этот гад по доброй воле хорошие дела делал? Только и знает, что книги вымарывает. Такая библиотека была! Все, все перечернил. Ни строчки не осталось.

– Он тоже проводник?

– Нет, хранитель.

– Кто это?

– Вроде картограф, а вопросы странные задаешь. Ты на картах никаких зверей не рисовал?

– Было, – смущенно сказал Филя, припоминая крота. – Так это для красоты.

– Не для красоты. Они стерегут место, чужим не дают войти, а своим – сбежать. Запирают двери.

– И этого Чернокнижника тоже какой-то картограф нарисовал?

Чухонка пожала плечами.

– Видно, да. И кого только угораздило? Лучше бы елочку или жука, пользы было бы больше.

– А зачем он книги портит?

– Книга – это дверь.

Филя ничего не понял, но расспрашивать не стал, уж больно у чухонки был строгий вид. Так на него смотрела мать, когда он не мог справиться с заданием по арифметике. «Неужели не понятно? Переносишь за скобку и умножаешь. Ну?» Филя старался, переносил, менял местами, и все равно получалась какая-то ахинея. Мать злилась и лишала его конфет.

Задумавшись, Филя возил ладонью по столу. Чухонка внимательно следила за каждым его движением.

– А вот руки ты зря не моешь! – сказала она. – Карты грязи не терпят, портятся.

«Я стал совсем как Витя. Надо хоть кровь из-под ногтей убрать. А впрочем, кто она такая, чтобы меня отчитывать? Грязь ей, видите ли, не нравится. Нежности какие!»

– Мне не до помывов, – нахмурился Филя. – Я уже две карты нарисовал, и ничего, стерпели.

– Ты что, пальцами их рисовал? – поразилась чухонка.

– Чем же еще?

– Кисточкой!

Филя вспомнил Витин рассказ о поездке на кладбище и задумался. И правда, кисточкой рисовать было бы сподручней. У него в Гнильцах лежали целые наборы: и тонкие беличьи, и потолще, и клеевые – всякие. Пропали вместе с чемоданом, он о них и не вспоминал.

– Но кисточка же от крови склеится! Не успею ничего изобразить.

– Особая нужна, – наставительно сказала чухонка. – Кисточка от отца к сыну переходит.

– А если отец не картограф? А если сына нет?

– Тогда картограф перед смертью ее глотает, и дело с концом.

«А потом мародеры вытаскивают ее из трупа, – подумал Филя. – По могилам я не пойду шарить. Ни за что на свете!»

– Где же мне взять кисточку?

– Сам сделай! – предложила чухонка. – Только не любой волос подойдет. Нужен с заговоренного зверя.

– С какого?

– Встретишь – поймешь. Рви прямо с темени. А ручку лучше вырезать из осины.

– Что мне даст эта кисточка? Я и пальцами неплохо справляюсь.

– Халтурщик ты, – сказала чухонка. – Дикари и те пальцами не рисуют – скорлупками, листиками стараются. Не каменный же век на дворе! Без кисти много не нарисуешь. Посадишь кляксу, все насмарку!

– И так сойдет, – отмахнулся Филя.

Часы мелодично звякнули, отсчитав один удар.

– Заболтался я с вами. Мне завтра в дорогу.

– Не завтра, а сегодня. Ступай, воробушек! Заходи в гости, как будет минутка. И друга своего приводи, только пусть он не матерится. Не люблю грубых мальчиков.

Филя кивнул ей на прощанье и направился к выходу. Случайно его взгляд упал на небольшую картину, висевшую на стене. Это была миниатюра, выполненная в технике древних парсун. Сквозь темную дымку пробивалась желтовато-коричневая фигура Сирина. Или Алконоста – Филя всегда их путал. Художник сосредоточился на лице и груди, а перья прорисовать поленился, просто навел пестроту случайными мазками. Сирин уверенно стоял на толстых ногах, игриво поворотив хорошенькую головку. Грудь была оголена, но выглядела прилично – убористо и непошло. Только вот в глазах у бестии таилось такое лукавство, что Филя с радостью повернул бы миниатюру лицом к стене. Этот Сирин введет во грех в мгновение ока, дернуться не успеешь.