Страница 30 из 90
Филе захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда, чтобы не видеть эту душераздирающую картину. Авдеев тем временем налил две кружки чаю и плюхнулся на стул.
– Теперь рассказывай, что произошло.
И Филя принялся перечислять свои горести, умолчав, однако, про чертовщину и Додона. Авдеев слушал внимательно, иногда записывал что-то в небольшой блокнот и супил бровь.
– Да, дела… – сказал он, когда Филя закончил. – Небось, покаялся, что из Гнильцов уехал?
– Покаялся, – подтвердил Филя. – Но что мне было сделать? Батюшка умер, как вас перевели, по весне. Матушка прошлым летом преставилась. Я хотел в иконописцы пойти, а Настеньку в пансион устроить. Не вышло ничего.
Авдеев, казалось, не слушал и думал о чем-то своем.
– Говоришь, натуральный краб?
– Да, с клешнями. Громадный, ходит, как человек.
– Чудеса! – сказал Авдеев и откинулся на спинку стула. – Пей чай, а то остынет.
– Пуговка, – шептал Евлампий Лукич. – Ты откуда здесь, моя хорошая? Закатилась за журнальчик и лежишь. Вот я тебя на видное место положу. Хочешь?
– Работу уже нашел? – спросил Авдеев.
– Нет, собираюсь. Я здесь только пару дней. Меня тетка из дома выгнала, я у приятеля живу.
– Живи у меня! Я один, места много.
– А Яков Львович как же?
– Уехал, – мрачно сказал Авдеев. – Не спрашивай, видеть его не желаю. Так что, ждать тебя?
– Спасибо, но нет. Не хочу быть вам обузой.
– А этот твой приятель – кто-то из Гнильцов?
– Нет, местный, таксист Витя Зязин.
– Знаю, знаю, – усмехнулся Авдеев. – Тот еще фрукт! Ладно, как надоест у него столоваться, милости просим.
– А Настенька? Мы найдем ее?
– Ничего обещать не могу. С одной стороны, краб этот – приметная фигура, не затеряется. С другой стороны, я никогда о таком не слышал. Говоришь, продавщица на него ноль внимания?
Филя энергично кивнул.
– Странно, странно. Я бы перепугался. Вот что, я поспрашиваю у наших, может, кто работал с подобными личностями, подниму архив. Это займет какое-то время, дней шесть – семь. Да, мой дорогой, только дурное дело нехитрое, а на хорошее годы уходят! Постараюсь не затягивать. Сам сюда не мотайся, только огорчение одно, я приеду к тебе, как выясню что-то. Наберись терпения. Если Настенька жива, она найдется. А если нет, так ничего не поделаешь. Допивай, и я тебя провожу.
Чай был горячим, Филя подавился им и обжег язык. Авдеев встал, подошел к окну, открыл форточку и закурил. Евлампий Лукич недовольно завозился и еще сильнее согнулся над столом, стараясь спрятаться от неприятного запаха.
– Вот что! – вдруг сказал Авдеев, выбрасывая недокуренную сигарету. – Чего медлить? Сейчас же пойдем к Буквоеду!
– К кому?!
– Увидишь.
Они вышли в коридор, где было по-обеденному пусто. Из кабинетов доносился звон посуды и мирный говор стряпчих. Пахло кофе и лимоном. Авдеев остановился перед кабинетом с надписью «Архив» и повернулся к Филе:
– Как войдем, молчи. Он не любит посторонних. Прикинься пеньком.
– Хорошо, – сказал Филя. – Я не подведу. Пеньком у меня всегда хорошо получалось.
Они вошли. Вокруг были стеллажи, до верха набитые бумагами, коробками, папками всех цветов и мастей.
– Вот бы спичку сюда горящую! – хулигански подмигнул Филе Авдеев. – Раз-два, и готово!
– Я вам дам спичку, – раздался скрипучий голос. – Баловать вздумал, Ромэн? Начальству доложу, живо выгонят на мороз. С волчьим билетиком-с.
– Не ворчи, я пошутил.
За последним рядом стеллажей стоял журнальный столик, возле которого в покойном кресле восседал толстомясый господин в замызганной тужурке поверх рубахи. Все его тридцать подбородков болтались, как тряпье, при каждом вздохе. На коленях у господина лежала ветхая книга, готовая развалиться от малейшего чиха. И тут Филе нестерпимо захотелось чихнуть. Он свел ноздри вместе и что есть мочи крепился, стараясь держаться у Авдеева за спиной.
– Чего притащился? – недовольно спросил Буквоед. – Опять по мою душу?
– Угадал! – весело сказал Авдеев. – Без тебя никуда. Мне вот что нужно. Не слышал ли ты раньше о некоем крабе по имени Григорий Антонович?
– Крабе? – переспросил Буквоед. – А не об осьминоге?
– Что, и такой есть? – поинтересовался Авдеев.