Затмение

— Уже уходишь? — интересуется Блайт, когда я, поднимаясь, иду к пологу. Приехать сюда было величайшей глупостью, но по крайней мере теперь я знаю, что жалеть не о чем. Остается Эван и, может быть, он будет более сговорчивым, хоть пока я смутно представляю, как и о чем буду его спрашивать.

Оттягиваю в сторону полог и натыкаюсь на непроходимую кирпичную стену. На всякий случай бью по ней кулаком: твердая и холодная, на коже остаются мелкие песчинки и пыль. Это не может быть иллюзия, и я ничего не ела и не пила, чтобы списать фокусы на дурман.

— Ты ведь не любишь его, — не унимается Блайт.

Он снова у меня за спиной, упирается ладонью в стену возле моей головы, а левой скользит по животу, выуживая пуговицы из петель. Я цепляюсь ногтями в его ладонь, пытаюсь задержать, но Блайт в два счета прижимает меня к проклятой стене.

— Я не видел его в твоих снах, — продолжает пытку Блайт. — Не слышал, чтобы ты шептала его имя.

— Отпусти меня, — шиплю, начисто разрушенная страхом потерять себя. Я на его территории, в его руках, в месте, где запросто вырастают стены. Это хуже, чем сидеть в клетке с тигром, потому что Блайт быстрой расправе предпочтет изощренную пытку.

— Ты ввалилась ко мне, сладенькая, испортила все удовольствие и теперь требуешь, чтобы я тебя отпустил? Разве я не заслуживаю небольшую моральную компенсацию за такую вопиющую наглость, а ты — урок мудрости за безрассудство?

Хочу повернуться, хочу посмотреть в его ненормальные глаза, но Блайт перемещает руку мне на шею, чуть сдавливая и прижимая затылком к своему плечу. Я вся в его руках, как экзотический музыкальный инструмент, чьи струны он поглаживает ленивыми касаниями.

— Убью тебя, — предупреждаю я, но угроза тонет в треске порванной блузки.

Охаю, пытаясь прикрыться руками, но Блайт сжимает горло сильнее, заставляя меня думать не о том, что его пальцы скользят по моей груди, а о воздухе, который крошечными порциями просачивается мне в легкие. Он царапает нежную кожу, строго выдерживая грань между болью и наслаждением.

— Мы все равно все умрем, сладенькая, рано или поздно. Твои угрозы мне не интересны. Жизнь существует для того, чтобы ярко гореть и красиво погаснуть, взорвавшись вместе с половиной мира. Жизнь существует, чтобы держать в руках хорошенькую строптивую женщину и слушать, как она тонет в собственных порочных мыслях.

Он шепчет на ухо, но голос будто звучит у меня в голове. Блайт прав: я безоговорочно и добровольно тону в желании, в похоти, во всем том, что раскаленной влагой болит у меня между ног. Стыд поджигает изнутри так, что кажется, если я не закрою глаза, ресницы вспыхнут и подожгут кожу, как сухой пергамент.

— Почему ты не сказала мне «да»?

Когти скребут по чувствительной груди, задевают твердые соски, и я невольно вскрикиваю, опьяненная смесью боли и удовольствия. Блайт подхватывает один пальцами, немного сжимает и скручивает, проверяя, смогу ли взять ноту выше. Я кусаю губы, но в мозгу пульсируют имя моего мучителя и безмолвная просьба дать мне еще больше.

— Почему, Дэш?! Почему он?!

Блайт злится, наглухо прижимает меня животом к стене и двумя руками стягивает блузку до самой талии. Кричу, пытаясь остудить его ярость, но он что есть силы кусает меня в плечо, прокусывая кожу клыками, словно животное. Мне больно, но я не хочу, чтобы он останавливался, и даже когда он жадно втягивает первый глоток моей крови, я способна лишь закинуть руки и крепче прижать к себе его голову. Сжимаю белоснежные волосы в кулаках, мысленно умоляя пробовать меня еще и еще.

Запах зимней стужи обволакивает и успокаивает.

Кожа стынет и покрывается тонкой ледяной коркой.

Где-то, между деревьев, живущих со времен сотворения мира, бредет одиночка, оставляя за собой кровавую путеводную нить.

— Проклятье!

Блайт разворачивает меня к себе, блуждая по лицо безумным взглядом. Кровь стекает по его губам, тяжелыми рубиновыми каплями падает мне на грудь.

— Это слишком сложно даже для него… — стонет он.

Он пальцем подхватывает теплую каплю, растирая ее по болезненно твердому соску, пока я не начинаю дрожать и всхлипывать, а потом накрывает его ртом, жадно посасывая. Я плачу и кричу, словно обезумевшая, потому что этот кровавый поцелуй крадет мою душу и волю.

— Я буду в твоих снах вечность, сладенькая герцогиня, — обещает Блайт, на прощанье слегка царапая сосок клыками. Отстраняется и почти заботливо кутает меня в разорванную блузку. — И я украду твою первую брачную ночь, даже если Эван заточит тебя в самой неприступной башне.

— Чтоб ты провалился! — выплевываю я.

Бежать, бежать без оглядки.

Не от Блайта и не от его безумных клятв.

От той себя, что хочет остаться.

глава 24

— Вот сюда, герцогиня, — портниха отходит в сторону, взглядом предлагая подняться по ступенькам на круглый пьедестал посреди комнаты.

Я подбираю юбки и шаг за шагом, словно на эшафот, иду вверх. Всего-то полметра, но это словно репетиция дороги, с которой уже не свернуть. Дорогой аберский шелк мягко шелестит, складки шепчут с каждым моим шагом: «Еще не поздно, еще можно убежать…»

Куда убежать и главное — зачем?

— Этот цвет вам очень к лицу, — нахваливает портниха. — И фасон… Все при вас.

Ззнаю, что это — чистый обман. Она трижды перешивала платье, потому что мне не нравилось буквально все. И потому что я надеялась потянуть время. Наивно, непростительно наивно для своих лет, верила, что если начну капризничать, как ребенок, Эван увидит мою незрелость и решит отказаться от своего плана сделать меня герцогиней Росс.

Но… разве это не то, чего я хотела? Первый шаг в сторону Трона Луны? Туда, к тому, что принадлежит мне по праву. Все знают, что великий герцог — первый претендент на трон, а король так слаб, что в последнее время появляется на людях только по большим праздникам, а в его комнату вхожи только лекари да пара близкий советников. Уверена, и те, и другие давным-давно тоже куплены или запуганы Эваном. Этот мужчина как паук — все мы в его паутине, и сейчас я готова поверить даже в то, что и мое возвращение было лишь чередой его последовательных коварных замыслов.

И это не может не восхищать. Потому что Эван — как сумасшедше острый и смертоносный нож. Он не станет хуже от того, что перережет еще одну глотку.

— Великий герцог будет доволен, — говорит портниха, отточенными движениями закладывая складки в идеальный порядок.

Она пятится к двери, раздается тоскливый скрип — и я остаюсь одна. Ветер за огромными витражами носит жидкий снег, серое рванье туч скользит на север, туда, где только мертвая ледяная пустошь. Туда, где в моих снах бродит безликий одиночка. Изо дня в день, каждый мой сон, даже самый короткий и беспокойный — он там. Идет в непроглядной чаще, собственной кровью рисуя путеводную нить. Не знаю, откуда взялся этот сон, но он так невыносимо реален, что, даже проснувшись, я долго не могу согреться, до костей выстуженная местом, где никогда не была.

Дверь скрипит снова, и мне даже не нужно оборачиваться, чтобы узнать пришедшего. Эван имеет удивительное свойство — подавлять всех, кто оказывается рядом. Без единого звука, без слов и оружия.

Великий герцог обходит меня, даже не глядя на платье — сразу цепкий взглядом хватает мой взгляд. Долго смотрит, как будто именно там все недостатки, и как будто портниха повинна не в кривом стежке, а в моем мрачном настроении.

— Тебе нравится? — интересуется совершенно сырым голосом, без капли той страсти, с которой целовал меня на балконе в «Тихом саду».

— Нравится. — И это правда. Как правда и то, что мне бы понравилась и сотня других платьев.

— Маловато радости, не находишь? — Эван берет меня за талию и легко снимает с пьедестала.

— Великий герцог заказывает восторг и восхваления? — Зачем я ерничаю? Чего хочу добиться?

Эван еще несколько секунд смотрит на меня, а потом его плечи начинают подрагивать от смеха. И с каждым мигом — все сильнее, все яростнее, пока грудь не разрывает громогласным хохотом. И я стою, пораженная и стреноженная тем, как он впервые раскрылся: сразу весь, словно каменный цветок, который цветет лишь одно мгновение — и мгновение это прекрасно, оглушительно и неповторимо.