Затмение

Кое-как сажусь: была бы в амазонке[1] — ни за что бы не сделала это так быстро. Моя несчастная лошадь издает предсмертные душераздирающие звуки, которым вторит громкое сопение и чавканье. Даже голову не хочу высовывать, чтобы не привлекать внимания. Главное, отползти в сторону, пока тварь наслаждается трапезой.

Передергивает от одной мысли, что дорогая породистая кобыла стала кормом для ископаемого чудища. Невероятно, но факт — это действительно арх. Но какого беса он здесь, а не там, где на него охотится Эван?!

С горем пополам ползу в сторону кустов. Оттуда раздается приглушенный стон. И судя по вмятинам от подков и глубоким следам копыт, арх сперва снес с пути Грима, а я была следующей и менее везучей.

Спасительные кусты совсем рядом, но я неосторожно придавливаю случайную ветку ладонью, и треск звучит громче раската грома. Прекратившееся чавканье — свидетель того, что меня рассекретили. Но убежать и оставить Грима я не могу. Да и куда бежать? В болоте я передвигаюсь с черепашьей скоростью.

Когда за спиной раздается низкий рокот, я медленно распрямляюсь в полный рост и поворачиваюсь. Мерзкое страшилище, в самом деле, красноглазое — и сейчас один глаз смотрит на меня сквозь косматую, всю в старых колтунах, шерсть. Арх возвышается надо мной на добрых пару метров. Сглатываю, пытаясь вспомнить подходящую молитву, но слова в страхе разбегаются. Арх бьет копытом, посылая в меня порции грязных брызг. Оба его окровавленных рога нацелены на меня, и я знаю, стоит лишь пошевелиться — и меня постигнет участь лошади.

А потом раздается свист: задорный и достаточно звонкий, чтобы арх повернул на звук косматую голову. Я уже почти ни в чем не уверена, но, кажется, там шаги: быстрая легкая поступь, которой вторят короткие хлесткие запахи. Болезненный рев разрывает лесную чащу — и арх несется прочь. Почти уверена, что это Эван пришел меня спасать, но фигура, которая вступила в смертельную дуэль, двигается намного быстрее герцога. Она неуловима, как блики солнечного зайчика, бесшумна, как тень, и скользит между деревьями белоснежным языком пламени.

Еще мгновение назад мне казалось, что на арха нет управы, но теперь взбешенная громадина выглядит беспомощной, барахтающейся в паутине мухой. Куда бы он ни сунулся — белый призрак всегда выходит наперерез. Ловко кромсает его сразу с двух рук, отсекая от туши кусок за куском, словно мясник. Невозможно завораживающее зрелище.

В отчаянной попытке в последний раз отвоевать жизнь, арх перестает маневрировать и просто идет на противника всей тушей. Рога нацелены в фигуру, которая выходит из-за дерева и расслабленно поводит плечами.

Блайт?!

Арх делает два последних шага — Блайт прыгает ему навстречу. Высоко, словно законы мироздания не для него. Упирается носком в ошметки носа и легко перепрыгивает на спину чудовища. Заносит кинжалы и жадно по самые рукояти вонзает в спину чудовища.

Арх издает почти человеческий стон — и падает, чтобы больше не подняться.

Блайт выдергивает кинжалы, брезгливо вытирает их о шкуру и непринужденно спрыгивает на землю. Он весь в крови, но очевидно, что это кровь арха. Алые капли ручейками стекают с белоснежных сосулек волос и струятся по переносице, верхней губе. Он сплевывает кровь и вразвалочку идет ко мне. Я бессердечная, невозможная предательница, потому что вместо того, чтобы броситься на помощь Гриму, словно завороженная слежу за тем, как неумолимо сокращается расстояние между мной и позером.

Он в белоснежной, насквозь пропитанной кровью сорочке — и тяжелые ботинки зашнурованы так, будто он только проснулся и наспех сунул в них ноги.

— Сладенькая Герцогиня, — шепчет Блайт, перекладывая клинки в одну ладонь, а второй поглаживая мой подбородок. Будто и не было смертельной опасности, будто мы в уютной беседке наслаждаемся пением птиц. — Нельзя же так подставляться.

Я могу только кивнуть — прикрыть рот рукой, когда он наклоняется с явным намерением меня поцеловать.

— Не хочешь? — Он смазывает кровь рукавом, скалится. Клыки все еще там, за его губами. — Да пошла ты со своим чистоплюйством! Я для тебя последнего живого арха убил, так что поцелуй — меньшее, что ты мне должна.

Мое возмущение тонет в горячем вдохе его поцелуя. Он словно поглощает мою душу, взамен наполняя чем-то невыносимо сладким, что ныряет в живот и заставляет мои колени пуститься в пляс. Язык скользит у меня во рту, нахально разбивая слабые попытки ему противостоять. Мне хочется большего. Я невольно подаюсь вперед, забрасываю руки ему на шею. Это кажется естественным и нормальным вопреки всей ненормальности произошедшего.

Когда он отстраняется, мне требуется время, чтобы понять, почему реальность бессовестно вторгается в приятную эйфорию. Нехотя разлепляю веки и натыкаюсь на голубой взгляд, который скользит по моему лицу.

— Тебе нужно почаще падать с лошади, сладенькая, — подтрунивает Блайт, вытаскивая веточки из моих волос. — За лоском и пафосом скрывается премиленькая женщина.

Стон Грима разрушает последнюю каплю романтики момента.

Слава Триединым! Да что это со мной?!

Грим лежит на земле за кустами, и глубокая рыхлая царапина протянулась через весь его лоб, словно свежая борозда на пашне. Неподалеку валяется виновница этого «украшения» — обломанная еловая ветвь с острым, как скальпель, кончиком.

— Ты… не ранена? — стонет верный страж, и мои глаза наполняются слезами.

Он чуть не погиб и ему досталось куда сильнее, чем мне, но и сейчас он в первую очередь думает обо мне. А я… я, забыв обо всем на свете, целовалась с человеком, который, может статься, и не человек вовсе! И жизнь Грима тогда вообще ускользнула из моей головы.

Скидываю камзол — он все равно безнадежно испорчен — и, наплевав на стыд, отрываю рукав. Тонкая дорогая ткань легко поддается.

— Я в порядке, — бормочу одеревеневшими губами. — Тебе нужен лекарь. Сможешь встать?

Сзади раздается насмешливое прищелкивание языком.

— Ничего себе, как резво ты сбрасываешь листочки, мой драгоценный цветочек. Что за несправедливость? Я жизнь спас и тебе, и твоему паршивому телохранителю, но мне ты даже коленку не показала. Сражен в самое сердце ядовитой стрелой несправедливости.

Не нужно поворачивать голову, чтобы примерно догадаться о поддельном мученическом страдании на его лице. И я невольно, почти забывшись, где мы и что произошло, ухмыляюсь в ответ. Язык у Блайта подвешен хорошо — ничего не скажешь. И умеет он им не только чепуху молоть.

Я резко распрямляюсь, надеясь, что Гриму не до того, чтобы высматривать румянец на моем лице.

Грим кое-как, ворочаясь, как неуклюжий жук, переворачивается и встает: сначала на колени, чтобы сделать передышку, потом в полный рост. Просто чудо, что его ноги целы, но мне не нравится то, как мученически он морщится каждый раз, когда пытается сделать глубокий вдох. Я не сильна в медицине, но, похоже, у него сломаны ребра. И немудрено — после такого удара.

— Я в порядке, Дэш. — Он мягко отстраняется от моих попыток подставить плечо. — Только дай в голове проясниться.

Киваю и отхожу, догадываясь, что он не хочет меня обидеть прямой просьбой оставить его одного.

— Никакой справедливости в этом дряном мире, — продолжает сокрушаться Блайт.

Разглядывает себя сверху вниз, беззвучно чертыхается и, вонзив кинжалы в мшистую земляную насыпь, стаскивает окровавленную сорочку. Лениво вытирает об нее лицо и руки, а потом тщательно — лезвия. Любуется проделанной работой, пока я, как марионетка гипнотизера, любуюсь им. И в голову почему-то лезут мысли о самых породистых жеребцах аларской породы: крепких, поджарых, с кожей, туго натянутой на выпуклых мышцах. И каждое движение настолько же грациозно, насколько наполнено силой и скрытой мощь. А в случае Блайта еще и смертельной опасностью. Мне бы очертя голову бежать от него со всех ног, а я, как сопливая девчонка, таращусь во все глаза.

— Смотри хорошенько, сладкая Герцогиня, потому что это тело ты будешь видеть в своих самых похотливых снах и мечтать о нем, просыпаясь в холодной пустой постели. Я, как и говорил, все еще категорически заинтересован в Райль.