Страница 42 из 107
У самого порога безглазый труп. Это Семён Трубач. Он выиграл быть первым в очереди к девочке, но не успел. Пока бегал за водкой, началось. Пытался отмахнуться от снорка заточенной отвёрткой. Вон она, по самую рукоятку в ухе.
Дальше чья-то оторванная нога в кирзовом сапоге. Обрывок штанины чёрный от крови. В комнате Тимофей Кот, по кличке Котовский. Ноги все целы. А вот от шеи один позвоночник. Не перегрызено – вырвано. Это он стучал молотком по перилам. Я не удержался, плюнул на забрызганную кровью лысину.
– Алеся, – позвал я.
Какое там…
И вдруг я услышал какой-то звук. Будто всхлипнул ребёнок. Упал на колени, аккуратно положил тело Лёшки на пол, бросился в соседнюю комнату. Девочка была жива. Огромный синяк во всю левую половину лица, разбитая в кровь губа, глубокая царапина над правой бровью. Алеська полулежала в углу за кроватью, зарывшись в какое-то тряпьё. Простыня на кровати была в пятнах крови.
Надо же – звери пощадили! А люди – нет…
Я шагнул к ней и отпрянул, потому что девочка заскулила, глядя на меня расширенными от ужаса глазами.
- Ты что, Алеся, – сказал я, приседая, чтобы не смотреть на неё сверху вниз. – Это же я – дядя Немой. Помнишь меня?
Девочка смотрела на меня, не узнавая, и всхлипывала, сотрясаясь всем телом.
- Смотри, что у меня есть, – я достал из кармана красный и синий камешки. – Хочешь?
Я на корточках, шаг за шагом, подобрался к Алесе, держа камешки на открытой ладони. Взял её за правую ручку, девочка вздрогнула, замычала, попыталась отпрянуть. Я мягко придержал её, раскрыл стиснутый кулачок, вложил красный камешек. Потом, в левую ручонку – синий…
Лицо девочки дрогнуло. Взгляд обрёл осмысленность. Она всмотрелась мне в лицо и вдруг, обхватила руками за шею, зарыдала.
- Дядя Немой, – сквозь слёзы протянула она. – Это всё я. Я виновата. Надо было отговорить Лёшку!
Я обнял её вздрагивающее тельце, поднялся. Ворох тряпок, в которые была закутана девочка, опал вниз. Алеська дёрнулась было, чтобы удержать соскальзывающее тряпьё, потом ещё крепче прижалась ко мне. Я заскрипел зубами. Девочка была голышом. Осмотревшись, я не увидел ничего похожего на детскую одежду. Блин! И что делать?
Аккуратно поставив малышку на ноги, я взял тряпку подлиннее, обернул вокруг бёдер, завязал на боку. Другую тряпку накинул ей на плечи:
– Алеся, ты идти сможешь? Нам нельзя долго здесь. Нужно уходить.
Девочка кивнула. Не удержавшись, я взял её за руку, разжал кулачок. Там было пусто. А камешек куда делся? Рассыпался в прах? Впитался?
- Постой здесь. Я позову, – сказал я и вышел в общую комнату.
Посмотрел на тело Лёшки. Мелькнула шальная мысль – спрятать его где-нибудь, что бы Алеся не увидела мёртвого брата. Но – нет. Это было бы неправильно. Я присел и, чем чёрт не шутит – вложил в руки мальчика оставшиеся камешки. Сжал его безвольные руки в кулачки. Никакой реакции. Вздохнул разочарованно. Взял лёгкое тельце на руки. Позвал:
- Алеся, пойдём.
Девочка, ссутулившись и хромая, вышла из комнаты, глянула на меня, на брата. Крупные слёзы опять заскользили по её щекам.
- Он… живой? – второе слово она произнесла шёпотом.
Я хотел было отрицательно покачать головой. Молча – дыхание перехватило. Но тут мне показалось, что мальчик шевельнулся. Я посмотрел на него. Вот ещё раз. И ещё. Тело Лёшки содрогнулось, он попытался выгнуться дугой, лицо его исказила гримаса боли, потом он с шумом вдохнул, закашлялся, несколько моргнул и вдруг открыл глаза.
- К-конечно живой, – сказал я.
Ну, Генка! Ну, камешки!
Мальчик снова закашлял. Из уголка рта потёк тоненький ручеёк крови.
- Где Алеська? – прохрипел он. Попытался повернуть голову.
- Здесь, – только и смог я выдавить из себя.
Уходить из Лагеря надо было спешно. Но как? Лёшка сам идти не мог. Рубашка вся его намокла от крови. Я нёс его и боялся взглянуть на его раны. Следом, морщась от боли еле шла Алеська, замотанная в тряпки.
Пока дошли до повозки, пока погрузились…
Я подумал было вернуться. Поискать среди трупов какое-нибудь оружие. Потом усмехнулся: «Что такое пистолет против монстров Щеглова?» и погнал своих «лошадок» в сторону Павловичей. Прочь от мёртвого лагеря.
И вовремя. Сзади уже нарастал рёв форсированного двигателя бронированной БМП. Достигнув центра Западного лагеря, мотор стих. Команда зачистки явилась проверить территорию на предмет выживших. Да и мёртвых прикопать заодно.
Аномалий на пути не попалось ни одной. Наверное Лёшка дорогу почистил, пока в Лагерь мчался.
Мальчик лежал за моей спиной на ворохе тряпок. Глаза закрыты, дышал часто, с присвстом. Кулачки так и не разжал. Морщился при тряске на ухабах. Рядом тихо, как мышка, сидела его сестричка, держала за руку. Плакала, размазывая по лицу слёзы вперемешку с кровью.
Я оглянулся. Хватит – нет? Достал серебряную трубочку, которую мне дал Генка, набрал воздуха в лёгкие и дунул. Свисток не издал ни звука. Я попробовал ещё – тот же результат. Ещё. Ещё!
В ушах зашумело, пространство вокруг утратило статичность, поплыло, закрутилось, сворачиваясь в длинную трубу-тоннель, в конце которого была ОНА – дверь. Тоннель сначала рванулся куда-то в невообразимую даль, а потом, подобно телескопической удочке, стал втягиваться, собираться, колено за коленом, колено за коленом. И на каждое сокращение раздавалось «Клац!», от которого всё вокруг: земля, воздух, само пространство – всё содрогалось. И так длилось и длилось, пока дверь не приблизилась вплотную. Пока она не обрела реальность, не открылась, и я не увидел ЕГО.
Высотой метра три, он мерцал и переливался, становясь похожим то на гигантскую глыбу льда, то на отполированный до зеркального отражения прямоугольный куб. Не знаю, как, но он смотрел на меня. И смотрел, мягко говоря, без особой приязни.
Так вот ты какой – Монолит.
Повозка давно остановилась, но я всё равно натянул поводья. Малой недовольно покосился в мою сторону, громко фыркнул, мол, в себя приди – мы стоим давно. Я сморгнул, чертыхнулся, неловко спрыгнул на землю.
Алеська, которая, как заворожённая, смотрела в открывшийся проём, встревожено перевела взгляд на меня. Я успокаивающе улыбнулся. Сказал:
- Приехали. Пересаживайся на моё место.
- Зачем? – насторожилась девочка. – Вы разве не с нами?
- Конечно с вами, – сказал я, испытывая дикое желание отвести глаза. – Только не сейчас. Попозже. Остались кое-какие дела. Вот доделаю – и сразу к вам.
Алеська колебалась. Вот ведь – чистая душа. Всё чувствует, всё понимает…
- Брата спасай, – подтолкнул я её. – Не тяни.
Девочка виновато оглянулась на Лёшку, глубоко вздохнула, взяла у меня вожжи. Легонько хлестнула ими по бокам «лошадок». Малой довольно «буфнул». Ему нравилось возить Алеську.
Повозка стронулась и покатилась прямо сквозь Монолит. Черты её поплыли и истаяли в зеркальной поверхности куба.
- Что теперь? – спросил я.
По ту сторону двери в грани Монолита отражался лес, дорога, колея от проехавшей повозки. Но не я.
Я чувствовал его взгляд. «Брат» Генки всё так же неприязненно таращился на меня.
Потом из проема что-то вылетело, больно чиркнуло по щеке и упало мне под ноги. Я нагнулся и поднял булавку, на подобие той, что мне дал Генка. Только бусинка у этой была не красной, а чёрной.
- И на том спасибо, – криво усмехнулся я.
После этого дверь захлопнулась. Окружающее пространство распрямилось, будто отпущенная резинка, земля под ногами содрогнулась. Я не удержался на ногах и упал на четвереньки. Налетевший порыв ветра зашатал ближние деревья. Воспарили к небу и стали опадать обрывки коры, иголки, листья.
Я поднялся с колен, Вытер кровь со щеки. Глянул на артефакт у себя в руках. Сказал:
- Нарекаю тебя «Гвоздь».
Усмехнулся и добавил:
- И будешь ты последним в крышку моего гроба.
Издалека донёсся треск автоматной очереди. Чистильщики нашли-таки живых в Западном лагере. Интересно, Киров с ними?