Страница 2 из 9
Папа
Мне всегда становилось легче рядом с отцом. Он боготворил меня, а я его. Помню, как после первомайской демонстрации он нес меня маленькую от Красной площади до станции метро «Маяковская», потому что остальные станции метро были закрыты и автобусы в центре не ходили, а я очень устала и хотела спать. Папа часто носил меня на руках: 20 минут до дома от автобусной остановки спящую. Он приносил меня домой и, не разбудив, укладывал в кровать. И это было невероятное счастье – когда с тебя снимают шапку, шубу, валенки, а ты только сладко потягиваешься и дальше проваливаешься в волшебный и уютный сон. Папа был моим ангелом-хранителем. Он незаметно появлялся в нужный момент, ничего не требуя взамен, решал мои проблемы. Разбитые коленки, нерешенная задача по математике, поломанная машина. Папа срывался по звонку, бежал через улицу с зеленкой, всю ночь решал задачу или ехал на другой конец города с набором инструментов, отталкивал вручную с трассы машину, поднимал капот и, о чудо, через полчаса двигатель довольно фыркал, и можно было ехать.
У папы были большие жилистые ладони, один палец плохо сгибался – рука попала во фрезерный станок, палец был почти отрезан. В сравнении со своими высокими ладными братьями папа был маленького роста. Это из-за голода во время войны, пришедшейся на папину юность, на то самое время, когда он мальчишкой работал на секретном московском военном заводе «Серп и Молот», в свои 14 лет. Папина голова светилась ладной лысиной. Возможно, от радиации, дозу которой он получил во время службы в армии, когда работал с радиоактивным топливом для ракет дальнего действия. По лысине я узнавала папу издалека, и бежала-бежала навстречу колючей родной щеке и стойкому запаху папирос «Беломорканал». Папа родил меня в свои сорок пять и понимал счастье родительства. Он был настоящим воспитателем: первым внушил мне, что я талантлива.
Рисование
Мое увлечение рисованием тоже связано с отцом. Это он привел меня в магазин канцтоваров в каком-то южном городке. На уровне моих глаз оказалась витрина с пастельными мелками и масляными красками. Я заворожено уставилась на радугу цветов. Я не знала, что это и как этим пользоваться, но мгновенно приняла как факт, что это точно создано для меня и внутри меня разлилась радость. Пастельные мелки были куплены и потрачены бездарно – я раскрасила асфальт, по которому они писали плохо. Но со временем я научилась пользоваться и мелками, и красками. Мне даже выделили дома уголок под «грязное» занятие – откидную дверцу кухонного буфета. Это был мой собственный уголок, мое личное счастье.
Путешествия
С папой было связано еще одно мое увлечение, которое перешло во взрослую жизнь. Мы путешествовали, делали это каждые выходные и в будние после его работы. Это были вылазки в парки на целый день, походы за грибами, в лес на сосиски и бадминтон, на водохранилище с катанием на лодке. Когда времени было не так много, мы садились на автобус и ехали до тех пор, пока я не говорила, что мы выходим. И задача папы была довести нас домой по новому маршруту. Это было целое приключение. Узнавание нового. Именно тогда я полюбила заглядывать в окна домов и представлять кто и как тут живет. До сих пор так делаю. Поэтому меня радуют квартиры европейских столиц: там редко вешают шторы на окна, а окна в новых домах панорманые в пол. Особенно показательны в этом плане дома в Лондоне. Когда смотришь в окна, такое впечатление, что ты зашел в гости.
Только зимой папа не любил выбираться на улицу. И категорически отказывался идти гулять в лес. Перегулял в армии за 25 лет на лыжах в полном обмундировании по 20 км зараз.
Зимой мы ходили на лыжах с лес с мамой. Экспедиция собиралась с вечера: я натирала лыжи мазями на нужную температуру, прогревая их над газовой горелкой: воск плавился и вкусно пахло древесиной и Новым годом. Мы доставали теплую одежду и распределяли кто что наденет. С утра в термос наливался ароматный чай, собирались бутерброды, и мы 40 минут ехали на автобусе до конечной станции. А там – горки, запутанный лес, незамерзающий ручей канализации, горячий чай и счастье двигаться на морозном воздухе.
Деревня
На лето меня на несколько месяцев отправляли в деревню. Самую настоящую деревню, три часа на поезде от Москвы в сторону Риги, запах навоза вдоль дорог, трясучка на мотоцикле с коляской по грунтовой дороге мимо колхозных полей с желтой пшеницей и синими васильками, деревянные срубы домов с запахами кислого молока, дровяные печи, скотный и птичий двор в каждом дворе, коровы, свиньи, овцы, куры. Пчелиные улья в огороде. Все при деле. Кто пашет, кто косит, кто ворошит, кто на огороде работает, кто воду носит для бани, кто валенки валяет, кто дрова заготавливает, кто коров пасет. Дети прибирались по дому, собирали грибы, лесную малину, ходили по ягоды на топкие болота, следили за более мелкими, купались в холодной реке и в теплом коровьем пруду, рыбачили, собирали колорадских жуков с картофеля, загружали запасы в погреб, ездили на велосипедах в соседнюю деревню за продуктами, хлебом, водкой и сигаретами для взрослых. А вечерами катались с копен сена, разрушая их и получая нагоняи от взрослых, прыгали с балок в шорах, лазали по деревьям, бегали тайком на кладбище. Падали спать без задних ног, просыпались с утра от запаха пирогов в русской печи, которые уплетали на завтрак в обе щеки, запивая густым, только что из-под коровы молоком. Летом мылись в бане по-черному, и шли потом по влажной вечерней тропинке по туману вдоль огорода, закутанные в шаль. Зимой, говорят, мылись прямо в остывшей печи.
Помню главу семьи, уважаемую старуху, мать моего дядьки, к которому приезжали в деревню. Она уже почти не ходила, но даже она была при деле – сидела под старинными иконами в красном углу и пряла тонкую шерстяную нить из овечьей шерсти, чтобы навязать теплых носков на зиму.
Ходили в соседнюю деревню в старый родовой дом матери, из огромных бревен, в два этажа. Дом принадлежал моему прадеду – церковному старосте, иконы стояли рядами, как иконостас. Я, маленькая, смотрела на них со страхом. Мама просила отца забрать иконы с собой. Но мой отец был непреклонен – зачем они советскому человеку? Взяли старые пуховые подушки. А я нашла дневник со стихами своего дядьки, старые фотографии бабушки и патефон. Этот патефон мы потом заводили и под Утесова танцевали во дворе. Еще вечерами вся семья собиралась перед черно-белым экраном телевизора – смотрели Черную кошку с Высоцким – первый отечественный сериал, аж на три серии, каждую из которых ждали с замиранием сердца.
Спали на сене в сарае, просыпались с первыми лучами солнца, ласточки будили нас. Грызли кислые яблоки и несозревший крыжовник. Умывались в речке или в умывальнике, где металлический носик поднимался вручную вверх и выпускал тонкую струйку воды. Набрался таз грязной воды – вынеси во двор и вылей. И заодно принеси ведро ледяной колодезной воды.
Какое же прекрасное детство было у меня. Настоящее, как и должно было быть. Играли мы в игрушки, которые делали своими руками: тряпичные самодельные куклы, цветочные куклы из спички и юбки-колокольчика, травинки вместо рук и львиный зев вместо головы. Воображение дорисовывало все остальное. В городе меня ждали настоящие куклы из пластмассы. Но именно деревенский простой уклад помог мне развить фантазию. Говорят, что настоящие художники, творцы в детстве были близки к природе.
Фантазии
Я часами могла пропадать в папиных ящиках с инструментами. Мне нравилось все: технический запах, непонятность предназначения. Вокруг ящика с инструментами строились замки моей мечты. В нем же хранилась линейка, которую чертежники использовали для быстрой прорисовки схемы: квадратики, кружки, полупроводники, какие-то непонятные мне обозначения – надо только обвести и, вуаля, схема готова. Я обожала нарисовать такую схему и вручить папе со словами: «Покажи своему начальнику. Думаю, что я совершила открытие». На следующий вечер папа приносил мне шоколад «Аленка» от благодарного начальника. А я убеждалась с каждым днем, сколь я талантлива и как везет папиному начальнику, что я рисую такие полезные схемы.