Страница 63 из 63
Как и весь взвод, я тоже получил увольнительную, на те же три дня. Провел их в семейном кругу, вернее, в двух - навестил еще Наиру с детьми. Она уже находилась на сносях - совсем скоро ей рожать, так что два дня пробыл с ней. Радовала Роза - уже уверенно ходила, помогала матери ухаживать за младшей сестренкой. Лили уже исполнилось два года, росла непоседой - носилась по дому и во дворе, иногда падала и разбивала коленки и локти, так что старшей девочке забот хватало. Днем наводил порядок дома и во дворе, вечерами игрался с детьми - правда, Валентин уже вырос из них, но иной раз увлекался придуманными мной играми и присоединялся к девочкам. Ночами бережно обнимал и ласкал подругу - она засыпала, прижавшись к моей груди, как ребенок у матери, счастливая моей заботой.
Последующая служба в дружине шла своим чередом - в учениях и на заданиях, не тревожила мой покой, как опасался. Занимался уже со всем взводом - отрабатывал больше общие команды, слаженность всего подразделения. Терпение и упорство бойцов постепенно дали нужный результат - взвод работал четко, без сбоев, любо-дорого было смотреть! Он отличился на ротных учениях, с заметным превосходством выиграл учебные схватки у других взводов. Казалось, все идет прекрасно - лучшего и желать нельзя, когда на втором году моей службы нашей роте дали задание, перевернувшее мою душу, да и судьбу.
Нам поручили напасть на караван и отбить ценный груз. Чей караван, какой груз - подробности не объясняли, только предупредили, что задача трудная и опасная - враг сильный, надо быть готовым к ожесточенному его сопротивлению. Подобные задания мне уже приходилось выполнять - междоусобица между влиятельными феодалами все расширялась, то мы нападали на кого-то, то на нас. Они уже стали обыденностью, не видел в том ничего зазорного - око за око, на гибель своих отвечали тем же. Так и на этот раз, посчитал рядовой операцией, у места засады отделился со своим взводом от роты - капитан дал мне отдельное задание. Пока остальные два взвода свяжут оборону каравана, нашему поручалось напасть с тыла, разгромить арьергард противника и, не щадя никого, захватить два последних экипажа со всем содержимым - именно там самая ценная часть груза.
Спрятали коней в балке и заняли позицию перед ней. Дорога лежала как на ладони - прямая и ровная перед нами, она сразу за балкой круто поворачивала. Позицию каждого взвода выбирал капитан, я же принял ее беспрекословно - действительно, место удачное для засады. Ждали несколько часов, пропустили пару купеческих обозов, пока не заприметили нужный нам, с голубым вымпелом впереди. Подал птичьим криком сигнал ротному, занявшему позицию с головным взводом за поворотом, после, взяв на изготовку оружие, всматривался в приближающийся караван.
Вначале показалось, а потом уже почти наверняка посчитал, что я ошибся - вместо обычного воинского обоза с сопровождением увидел три кареты и пару фур позади. Правда, охрану составляла полурота бойцов в памятной мне голубой форме - из дружины маркиза Мориа. Хотел уже подать сигнал отбоя, но все же засомневался, оставил как есть - капитан сам разберется, как поступить с этим караваном.
Пропустил караван, тыловое охранение из десяток бойцов, остался на месте ждать дальнейшего развития событий и команды ротного об атаке, если он решится. Не прошло и минуты, как раздался крик: - Рота вперед, бей голубых!
Бойцы первых двух взводов выскочили из придорожной канавы и через несколько секунд сцепились с оторопевшей от неожиданности охраной. Начало боя складывалось в нашу пользу - прижали противника к повозкам, не давая ему возможности поставить защитный строй. Но не зря командование предупреждало об опасности врага - его бойцы спустя немного времени все же сумели собраться и связать атакующих в плотном строю. И в этот момент ротный пустил в ход резерв - наш взвод, выкрикнул: - Иванов, атакуй!
Именно мы переломило бой в свою пользу - дружным строем подавили арьергард, а потом пошли вперед. Смяли сопротивление у фур, приблизились к каретам, где шла наиболее ожесточенная схватка. Хотя капитан ограничил нас атакой только двух последних фур, но все же решил вмешаться - мы вклинились в строй противника, закрывшего собой кареты. Долго он не продержался под нашим общим напором, через несколько минут рухнул последний защитник. А потом произошло то, что ушло из моей памяти, узнал от других как о страшном бреде, поглотившим разум.
Вместо эпилога
Эту историю выслушал монах церкви Спасителя от дворянина, приговоренного к казни, а после записал в своей келье. Она поразила его ум своей причудливостью, даже невозможностью, такого просто не могло быть. Но не мог забыть ее, написал как сказание о каком-то попаданце - так осужденный назвал себя. Никому не рассказывал о ней, иногда перечитывал мелко исписанные листочки, а потом вспоминал лицо того дворянина - отрешенное, без тени раскаяния о содеянном, - последние его слова:
- Мне потом рассказал один из воинов, приносивший в камеру обед, что же произошло тогда. Бой уже практически закончился, когда в открытом проеме кареты показался малыш, лет около пяти, вырываясь из рук молодой женщины. Он закричал: - Папа, папа, - потянулся к одному из павших воинов, лежавших у кареты.
В этот момент воин, стоявший рядом, махнул мечом - мальчик с размозженной головой полетел вниз и упал рядом с отцом. Я закричал страшным, напугавшим всех, криком, а потом невероятно быстрым ударом снес голову детоубийцы. Все замерли, через несколько секунд капитан скомандовал: - Взять его!
Троих бойцов, попытавшихся скрутить меня, я выбил ударами плашмя, а ротного, набросившегося на меня с мечом, разнес пополам. После упал на землю, задергался в судорогах и затих без сознания. В таком состоянии привезли меня в часть - я не приходил в сознание, что-то говорил в бреду.
Очнулся через два дня в камере, в первое время только смотрел в потолок, не отвечал на вопросы дознавателя, прибывшего из военной коллегии. Когда же рассудок вернулся ко мне, услышал от того обвинение в убийстве своего командира. Не мог поверить, но и отрицать тоже - не помнил, что было в том бою, после уже нашей победы. Уже потом узнал подробности происшедшего, но, по большому счету, не жалел о своем поступке, лишь только о своих близких - ничего хорошего для них не ожидал.
Позже монах узнал случайно, что осужденный пропал из камеры - просто исчез из нее, никаких следов побега не обнаружили. Как, каким образом - для всех так и осталось тайной.