Страница 19 из 92
Дала фыркнула, а я язвительно заметила:
— Положено две, так дайте две!
— Чтоб ты волка сюда приводила? — старуха вперила в меня свои белые глаза, и я поёжилась.
— Не волнуйтесь, баба Рая, — поспешил вставить Агей. — Я только провожатый!
— На суд пойдёшь? — хмыкнула старуха. — Всё равно оборотню казнят!
— Не дождётесь, — буркнул он, подхватив мой чемоданчик. — Пошли, девушки!
Мы бочком проскользнули на скрипучую шаткую лестницу, поднялись на второй этаж, в коридор, где в одиноком луче из разбитого окна танцевали редкие пылинки. Агей повёл носом и чихнул:
— Совсем запустили ДММ… Бурса могла бы и позаботиться о ремонте.
Я только вздохнула. Такие общаги для меня новостью не были. В последней тоже всё разваливалось. Но мы хоть убирали немного, полы мыли...
В комнате стояло три кровати. Две у левой стены и одна у правой. Две пустые и одна застеленная кокетливым одеялом с розовыми рюшечками и в цветочек. Куча подушечек, плюшевых мишек и единорожков, на прикроватном столике какие-то мисочки, флакончики и коробочки, всё окружающее пространство забито шмотками в том же розово-карамельном цвете. Девушка, обитающая здесь, явно помешана на Барби. Странно, что кукол нигде не видно.
Соседка, кстати, тоже отсутствовала. Я пощупала матрас на кровати у окна и поискала глазами постельное бельё. Ничего похожего в комнате не наблюдалось. Агей шлёпнул чемоданчик на вторую кровать и щёлкнул замочком:
— Глянь, что Агаша тебе приготовила.
В крохотном, смешном с виду баульчике обнаружилось огромное множество самых разных вещей. В том числе и две смены белья — простого, домотканого, но удивительно нежного на ощупь. Я аккуратно и быстро застелила кровати, заняв обе, как и сказала Велеслава. Спит близняшка или не спит, у неё должно быть своё пространство, чтобы она не села мне на голову окончательно.
Нашлись и нормальные вещи, в том числе джинсы и майка, за которые я схватилась с жадностью потребительницы. Выразительно глянула на Агея. Тот смущённо кашлянул, сообразив, и двинулся к двери:
— Я вас подожду снаружи. И это… Скоро суд, нам надо поторопиться!
Дала плюхнулась на кровать и заметила:
— А что, он ничего!
— Ничего особенного! — ответила я. Пыхтя, стащила жуткое платье, напялила джинсы с майкой. Подумав, продела в шлейки штанов симпатичный вышитый пояс, а ободок на волосах решила оставить — на всякий случай, да он мне и не мешал особо. Вместе с сапожками получилось довольно мило, как показало мне украшенное стразами зеркало на розовой половине комнаты. Дала же осталась в платье, может, по привычке, а может, и из вредности. Чего-чего, а этого ей было не занимать! Интересно, а как она переодевается?
Мне ужасно не хватало сумки и моего телефона, но здесь никто не носил с собой ничего похожего. Во всяком случае, на улице я не заметила аксессуаров, кроме затянутых шнурками мешочков на поясе у некоторых мужчин. Придётся обходиться без. Да и вряд ли здесь есть сеть для мобильника...
Дала критически оглядела меня и поднялась в воздух:
— Ну, пошли, что ли? А то возлюбленный сбежит!
— Отстань! — разозлилась я. — Между нами ничего нет! И не будет!
— Ага, ага, — покладисто кивнула она. — Как скажешь, дорогая!
Мы вышли в коридор. Агей подпирал стенку, ковыряя носком сапога серый от пыли половик. Оглядел меня с ног до головы, и в его глазах появилось знакомое выражение. Переводилось оно примерно как: "А она вполне даже ничего!" Но мне было не до флирта. Со всеми событиями прошедших дней хотелось мира и покоя, а не мужского внимания. Их внимания мне хватило до скончания дней!
Я демонстративно отвернулась, направляясь к выходу. Ещё в клубе он мне не понравился, этот Агей, а первое впечатление обычно самое правильное. И если он хочет успеть на свой суд, лучше поторопиться, а не зевать по сторонам.
Мы вернулись на площадь. В центре в клетке волчица Яна всё так же лежала, угрюмо ожидая казни. Со стороны бурсы появились кресла, очевидно, для судей, а толпу деликатно направляли окружить место экзекуции с остальных трёх сторон. В креслах сидели трое.
Белобородого седого старика я точно где-то видела, хотя и не могла вспомнить, где именно. Его загорелое лицо, испещрённое глубокими морщинами и обрамлённое белыми прядями, свободно падающими из-под обода, было хмурым и опечаленным. Рядом с ним сидел мужчина средних лет, черноглазый и резкий в движениях, как цыган. Он оживлённо шептался с женщиной в кресле по правую руку. Изящная и хрупкая, она озабоченно слушала, не переставая крутить в пальцах самое настоящее веретено, наматывая на него тончайшую серебристую нить. При виде её лица я ощутила непонятную грусть, а в голове сама по себе сложилась незатейливая колыбельная, которую я, наверняка, слышала в детстве.
— Кто это? — невольно спросила я у Агея. Тот шёпотом ответил, наклонившись к моему уху:
— Самый старый — батюшка Белобог. Рядом дядька Велес и матушка Макошь. Боги...
Боги. Макошь. "Тебя Макошь в чело поцеловала." Так говорили мне в детстве. И я верила. А потом забыла...
Эта женщина пела мне колыбельную, качая на руках, а когда я уже почти уснула, шепнула на ухо: "Ты пройдёшь долгий путь и станешь одной из самых сильных", — и коснулась тёплыми сухими губами моего лба. Откуда такое воспоминание? Разве может ребёнок помнить? Или это моё воображение разыгралось?
Похоже, Дала чувствовала то же самое, потому что пристроилась к моему второму уху и забормотала: