Страница 36 из 41
Господи, синекрылая сорока! Не ворон, предрекавший бы нам только горе, и не Синяя Птица, обещавшая бы нам счастье… Какая-то сорока!
— А вот эта фотография … — Клавдий держал ее передо мной. — Как ты думаешь, Константин, откуда могла быть она? Как вы думаете? Что с вами? Вы так думаете?
Я схватил компьютер и опустил его на голову Клавдия, тот упал вместе со стулом, сверху на них обрушился стол.
Дверь в коридор казалась отлитой заодно со стенами, а круглая ручка — приваренной. Стул в руках развалился на части. Бросив его, я рванул к окну и стал выдирать одну из пластин жалюзи. Жалюзи, коротко застонав, закрылись. Кисти рук сплющило, в них что-то пискнуло, а потом захрустело. Казалось, что руки попали в печь. Не знаю, сколько времени я орал, кричал и топал ногами, пока не ощутил укол в шею. И, уже отключаясь, услышал над собой голос: «Ты думаешь, я скажу „дурак“ и все так оставлю? Нет, парень, теперь пойдем до конца! До конца!»
Однако назавтра Клавдий был совсем не злопамятен.
— Ну что, чемпион, — усмехнулся он, намекая на белые навороты бинтов, которые я держал на груди на манер боксерских перчаток. Хотел бы за них и спрятаться, но на марле повсеместно выступали желтые пятна, и страшно шибало в нос чем-то невыносимо медицинским и едким.
Клавдий был в новых роговых очках и из-за этого походил на политического обозревателя семидесятых. Он показал на стул, тоже новый, и предложил присесть. Стол между нами был пуст. Пустота вызывала неловкость.
— Ну что же. Не буду вас больше задерживать, — неожиданно сказал Клавдий. — Моя работа с вами закончена. Скоро вас отвезут домой. Возможно, на первых порах будет трудно с такими руками, тогда скажите сейчас — мы положим вас в городскую больницу. Но прежде, чем мы расстанемся, расставим все точки над «i». Помнится, в первую нашу встречу вы спросили меня: она сохранилась? Да, она сохранилась. Более того, она сохранилась и в другом смысле. Пойдемте.
Из лифта мы попали в большой холл с зимним садом, оттуда в коридор, в конце которого Клавдий нажал на кнопку звонка. Открыла дверь медсестра.
— Халаты, — бросил Клавдий.
В халатах и белых шапочках мы прошли через еще одну дверь и, минуя стеклянный бокс с какими-то приборами на столах и вставшим по стойке «смирно» врачом, попали в странную комнату. Одна стена была целиком стеклянная, одно сплошное окно, а на потолке висели детские игрушки. Гирлянды детских игрушек. Все это могло бы сойти за убранство к Новому году, если бы висели все-таки украшения, а не игрушки. Заглядевшись на них, я наткнулся на спину Клавдия, который не удосужился даже поднять вверх голову.
В остальном все здесь напоминало палату детской больницы, хотя кроватка была одна, тоже странная, больше похожая на саркофаг.
Клавдий поманил меня пальцем. Под высоким прозрачным эллипсоидным куполом на животе спал ребенок. Двудольная попка, перевязочки на руках и ногах. Руки со сжатыми кулачками были прижаты к плечам — примерно в том же положении, в каком я держал свои культи. Малыш спал, отвернув голову к стене. На вид ему уже было месяцев пять.
Клавдий постучал пальцем, ребенок спал. Клавдий разогнулся и отошел к окну. Я еще раз взглянул на две сморщенные ступни, на крошечные розовые пятки и отступил тоже.
Под нами был лес. Он шел до самого горизонта, зимний, хвойный, пересыпанный снегом. Вдали из леса торчали многоэтажки какого-то городка. Лес рассекала железная дорога, уходящая потом вбок. Пустая платформа, уже пустая: электричка только что отошла. На белых дорожках черные цепочки людей. Еще ниже — труба котельной, не слишком высокая, если смотреть отсюда. На верхнем ее обрезе лежало заледеневшее колесо снега. Из леса, мимо котельной, выходила несмело протоптанная тропинка… По ней гуськом продвигались несколько человек.
Все правильно. Какой-то закрытый институт. Один из подмосковных почтовых ящиков. В таком, вероятно, работает жена. Боже, при чем тут жена?
За спиной послышался стук, я медленно повернулся. Ребенок выкинул кулачок и снова стукнул им по стеклу. Сморщился, будто собрался плакать, сделал губами сосательное движение… в трубочке губ на миг мелькнул язычок… и вдруг совершенно легко, будто невесомый, перевернулся на спину.
Я подошел. Прижался носом к стеклу.
Лопатки, хребетик, ребрышки — все как положено, никаких излишеств. И в ту же секунду… глаза среагировать не успели, резкость на миг пропала, хотя тут же восстановилась… А ребенок висел уже в воздухе. Писал. Писка взбухла и твердо торчала вниз, как маневровый двигатель какой-нибудь орбитальной станции. Струйка брызгала косо, отчего малыша относило немного назад и вбок.
В аппаратуре что-то мурлыкнуло и мигнуло. Пописав, ребенок перевернулся в воздухе на спину и потянулся, влажно позевывая.
— Потягушеньки мои, потягушеньки! — Сзади вынырнула сестра и подвинула меня в сторону. Быстрым движением она нажала на рычаг и выдернула из-под купола намоченную пеленку вместе с прозрачной пленкой — внизу был еще комплект.